Кремлевское кино
Шрифт:
Стояли долго, барак продолжал заполняться людьми. Потом начали всех сверять, требовали назвать себя, внимательно изучали документы, сличали фотографии с лицами, перед особо сильно избитыми задерживались подолгу.
— Шумяцкий Борис Захарович?
— Я.
Часа два продолжалась сверка, еще час стояли в ожидании, мало кто перебрасывался разговорами, в основном для всех обреченных все разговоры закончились.
— А как там экспедиция Лаперуза? — спросил Борис Захарович, припомнив последний вопрос Людовика XVI, заданный им на эшафоте. Бывшему наркому кино никто не ответил, наверное, подумали, что человек уже не в себе.
Наконец стали выводить по одному, уже рассвело, попискивали какие-то птахи, и Борис Захарович вспомнил, что всю жизнь собирался досконально изучить, какая птица как поет и в какое время года. Шедший впереди Ткалун оглянулся и попросил конвоиров:
— Можно меня после него? Не хочу, чтобы этот видел, как меня… Пожалуйста!
Ему никто не отвечал, видно, у конвоиров имелась строгая разнарядка не вступать в разговоры. Впереди заговорили выстрелы, людей подводили к длинному рву, вырытому экскаватором, стоявшим чуть поодаль. Шумяцкому вмиг представилось, как все это снял бы Эйзенштейн: мерзкие морды палачей, гнусный хохот, гнилые зубы, выпученные глаза, крики «Туда им и дорога!», «С них бы еще кожу содрать!», «Глаза повыкалывать, уши поотрезать!» Но все проходило спокойно и деловито, и у конвойных не мерзкие хари, а обычные, вполне нормальные лица. Только у самого рва с пистолетом в руке стоял неприятный тип, как бишь его? Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР, из латышей, но фамилия, скорее, немецкая.
— Дайте-ка мне вот этого, — сказал он, поставил на краю рва кровавого палача Крыленко и без церемоний выстрелил ему в затылок, тот рухнул в ров ничком, как мешок. До чего же просто и обыденно! Тут с Бориса Захаровича сняли наручники, и он испытал огромное наслаждение в освободившихся затекших руках.
— Василь Василич! — взмолился Ткалун. — Поставь меня после Шумяцького, дуже хочу побачити, як цього шахрая грохнуть, я после этого спокойнейше на тот свет…
— Да ладно тебе, — усмехнулся Ульрих. Ну да, Ульрих, вспомнилась Борису Захаровичу фамилия, а тот уже поставил на край рва Ткалуна и легко так пустил тому пулю в затылок. Ткалун упал в ров. Кто следующий? Так кто же, я! И бывший нарком кино невольно сделал шаг вперед, глянул в страшный ров, где ничком лежали убитые, будто сломанные и выброшенные куклы, более не пригодные для съемочного процесса.
— Шумяцкий? — зачем-то спросил Ульрих, подвел Бориса Захаровича к краю рва, в котором ничком рядами лежали расстрелянные, щелкнул выстрел, и пуля гигантским снарядом влетела в Киногород, разрушая Байдарские ворота, Храм Солнца, долину Ласпи, мыс Фиолент, обращая в пыль все великолепные декорации будущих фильмов, сметая огромные павильоны и съемочные площадки, навсегда уничтожая все, что так никогда и не осуществится.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении Б. З. Шумяцкого от обязанностей начальника главного управления кинопромышленности и назначении на эту должность Дукельского. 7 января 1938
Копия. Машинописный текст. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 3. Д. 994. Л. 46]
Подлинник. Рукописный текст. Подписи — автографы И. В. Сталина, Л. М. Кагановича, А. А. Жданова, Н. И. Ежова, А. И. Микояна. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 163. Д. 1180. Л. 1–2]
Глава тринадцатая. Этот котеночек
— Изволите ли видеть, товарищ Сталин, какие неоправданные злые расходы. На территории киностудии «Мосфильм» наживо вырубили и выкорчевали огромный вишневый сад. Разровняли. Положили асфальт. Его покрыли густым слоем опилок, мела, нафталина, залили жидким стеклом. Из фанеры понаделали ящиков неправильной формы, покрасили в белый цвет и использовали под видом льдин. Покрыли ими пруд там же, на Потылихе. И снимали, как псы-рыцари барахтаются среди этих фальшивых льдин. Тонут. Спрашивается: почему нельзя было все это снимать раньше? И в натуральных условиях зимы. В результате проведенного мной тщательного расследования Эйзенштейн вместе с писателем и сценаристом Павленко приступил к сценарию ровно год назад. Первоначально называлось «Господин Великий Новгород». Потом название изменили на «Русь». Шумяцкий был недоволен, заставил переписывать несколько раз. Окончательный вариант под названием «Александр Невский» утвердили тринадцатого ноября прошлого года. Впереди была вся зима. Снимай не хочу. Но из преступной жалости к актерам и при попустительстве Шумяцкого Эйзенштейн перенес зимние съемки на лето. На самом деле у Эйзенштейна был явно сговор с Шумяцким, чтобы раздуть смету и часть выделенных денег положить себе в карманы. Известная преступная тактика Шумяцкого.
— Кстати, вы, товарищ Дукельский, в курсе, как проходит следствие по делу бывшего наркома кино?
— Разумеется, товарищ Сталин. Этот котеночек во всем сознался, даже в том, что был шпионом двух разведок — американской и японской.
— Вот как? И кому же он поставлял шпионские сведения? Имена называл?
— Назвал все имена. — Дукельский достал из кармана листок и стал зачитывать: — Американцы: Фрэнк Капра, Гэри Купер, Майкл Кертис, Кларенс Браун. Японцы: Бунтаро Футагава, Кехико Усихара, Кацусика Хокусай.
— Позвольте! — возмутился Сталин, сердито выслушивая в Кремлевском кинотеатре доклад нового начальника советского кинематографа. В отличие от Шумяцкого, который был председателем «Союзкино», с марта этого 1938 года Дукельский занимал должность председателя КДК — Комитета по делам кинематографии при Совнаркоме СССР. — Все перечисленные — это американские и японские деятели кино. А Хокусай и вовсе знаменитейший японский художник, умерший сто лет назад. Что вы на это скажете?
Иосиф Виссарионович строго посмотрел на этого чудилу, сменившего Шумяцкого. Высокий, мосластый, шея неповоротливая, будто на ней при производстве данного человеческого экземпляра решили сэкономить, и, когда надо повернуть голову, Семен Семенович поворачивал туловище вместе с головой. Впрочем, это последствия прошлогодней автоаварии.
Саму голову он брил наголо, носил круглые очки в черной оправе, за которыми тускло поблескивали серые глаза, и выражение глаз такое, что непонятно — либо сей человек полный идиот, либо артистично таковым притворяется. Недавно Сталин беседовал с Михаилом Роммом, который после «Ленина в Октябре» снимал теперь фильм «Ленин в 1918 году», и режиссер так, без обиняков, охарактеризовал Дукельского: «Полный идиот и сукин сын», после чего подробно и очень смешно рассказал об общении с председателем КДК.
Когда арестовали Шумяцкого, все обрадовались, считая, что Борис Захарович чересчур вмешивался в творческий процесс кинематографических гениев и хуже уже не будет. Целую неделю советское кино пьянствовало в «Метрополе», заочно прощаясь с бывшим своим наркомом.
Назначили Дукельского. Кто такой? Из органов, при Ежове сотрудник для особых поручений. Какое имеет отношение к кино? В молодости тапером в кинотеатрах работал. Обрадовались, не зная, что на пианино Семен Семенович одним пальцем играет. А то, что из органов, так порядок наведет, киножуликов выметет поганой метлой, ведь о том, как снимали пенки Шумяцкий и его присные, ходили анекдоты.
Через несколько дней от Дукельского позвонили, велели прийти в Большой Гнездниковский завтра в два часа. Ромм приехал в два часа дня, его встретил высокий костлявый человек в синих бриджах и сапогах, в синей гимнастерке, голова бритая, уши торчат, взгляд недоброжелательный:
— Вы кто?
— Я — Ромм.
— Ром — это напиток, кажется?
— Я не напиток. Я кинорежиссер Михаил Ромм. С двумя «эм». Автор фильма «Ленин в Октябре».
— Вас во сколько вызывали?
— В два часа.