Кремлевское кино
Шрифт:
Господи, пронеси! Пленочка, не будь сволочью! Аппаратик, пощади, Дуняша не выдержит, если меня расстреляют! Она так меня любит!
— Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!
Варламов заметил появившегося в зале Большакова. Иван Григорьевич очень смешно двигался вдоль стены, будто пытался стать плоским, слиться с ней. Пленочка, родная! Аппаратик, родненький! Не подведите!
— За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость! Под знаменем Ленина — вперед к победе!
Свершилось! Ура! Спасены! Варламов вытащил из кармана носовой платок и вытер со лба обильный пот. Речь Сталина закончилась, Трояновский, завершив съемку, первым захлопал в ладоши, Варламов и Большаков подхватили.
— Товарищ Сталин! Браво! — не сдержал восторга Леонид Васильевич.
— Перестаньте, — рассердился актер, только что блестяще сыгравший самого себя. — Я вам не Лепешинская.
— Спасибо, Иосиф Виссарионович! От всего сердца спасибо! — не унимался режиссер.
— Больше, надеюсь, не будет дублей?
Если при проявке пленки все окажется нормально, — чуть не сказал Варламов, но сдержался:
— Больше не будет. Хотя снимать вас — истинное удовольствие! Вы прекрасный актер!
— Закрывайте окна, а то у меня вся охрана простудится, — продолжал сердито Сталин, но вдруг усмехнулся: — А я давно говорил Геловани, что могу вместо него играть Сталина, а он пусть попробует вместо Сталина работать. Как вы там сказали? Камео?.. Хм… А вам, товарищи киноделы, впредь желаю работать без сбоев.
Окна с грохотом закрывались, звякали шпингалеты, съемочная группа деловито сворачивалась, главный сегодняшний актер сошел с бутафорской трибуны, поздоровался с Большаковым:
— Ну что, Иван Григорьевич, расправились с Экком?
— Пришлось, товарищ Сталин. Что-то он зазнался. Забыл, что служил белогвардейцам. Но мы его только отстранили, ничего более.
— Это правильно. А как там Эйзенштейн?
— Закончил полностью работу над сценарием.
— Привезите мне, я лично буду утверждать. Фильма об Иване Грозном сейчас очень важна. Где намерены снимать?
— В Средней Азии. Скорее всего, в Алма-Ате.
— Понятно. — Сталин встал перед Большаковым, Варламовым и Трояновским.
— А сегодня вышла на экраны фильма товарища Варламова «За полный разгром немецко-фашистских захватчиков», — докладывал Большаков. — Ваша речь шестого ноября на станции «Маяковская». Очень поднимает дух.
— Это хорошо. — Сталин внимательно всмотрелся в мужественное лицо Варламова с ямочкой на широком подбородке. — Вчера немцы очень хорошо получили по зубам под Сталиногорском. Не овладев Тулой, танки Гудериана намеревались обойти ее с востока и двинуться на Каширу. Но прибывшие из Сибири бойцы полностью разгромили их. Вы случайно не сибиряк, товарищ Варламов? Очень на сибиряка похожи.
— Нет, товарищ Сталин, я из Александрополя родом.
— О, как Гурджиев. Это в Армении, недалеко от Грузии. Но не армянин?
— Русский.
Сталин еще раз внимательно всмотрелся в лицо режиссера. Помолчал. Заговорил решительным тоном:
— Близок час нашего контрнаступления, товарищи киноделы. Вы проявили настойчивость и заставили меня сегодня стать актером. Товарищ Большаков, я бы хотел доверить именно товарищу Варламову осуществить важный замысел. Стать режиссером документального фильма о разгроме немецких войск под Москвой. Приступать к работе можете уже завтра.
Глава двадцатая. Иван Грозный
Иван Грозный… Да, с некоторых пор Ивана Григорьевича и впрямь стали так называть. Если настоящий Иван Грозный был таким же, то, значит, все врут про его кровожадность и беспощадность. Большаков, придя на должность председателя кино, сразу понял, что нужно держаться строгости и не зависеть от другого начальства, кроме самого Сталина. Да, он был грозен и суров, но добродушен и, в отличие от своего предшественника Дукельского, не стремился уничтожить того или иного попрыгунчика, а, наоборот, опекал его, направлял на путь истинный.
Кстати, о Дукельском. Куда подевался этот котеночек? Жив ли, здоров ли? Жив, жив, три года прослужил наркомом морфлота и много врагов обнаружил в подведомственной структуре. Но, когда подал рапорт о необходимости арестовать и расстрелять врага народа Климента Ворошилова, его с должности сняли и перевели аж в Челябинск уполномоченным ГКО по производству боеприпасов. Там, вскрыв нужное количество нарушений и диверсий, Семен Семеныч получил от психиатров свидетельство о том, что некоторые отклонения в психике им преодолены, и вновь взлетел, теперь он замнаркома юстиции РСФСР, разоблачает тех, кто в конце тридцатых судил и приговаривал врагов народа.
И такое чудо-юдо руководило кинематографом! Уму непостижимо. Впрочем, киношники — народ неблагодарный, только первый год понимали, какое счастье выпало им в лице Ивана Григорьевича после самодура Семена Семеновича, но уже на второй год начали писать на Большакова кляузы: мол, Комитет по делам кинематографии не справляется, не оправдывает, недопонимает, недодает, недостарается, недотетешкает, недосюсюкает, недоцацкается и вообще он груб и невнимателен к нуждам советского волшебного фонаря.
И это он, тот, кто в тяжелейшие военные годы не спал ночами, эвакуировал, налаживал почти что в чистом поле, с нуля в Средней Азии и Поволжье кинопроизводство, довел его до хорошего уровня, способствовал разработке оптической системы для хроникальных съемок из-за укрытия и на дальнем расстоянии, закупил в Америке портативных кинокамер «Аймо», самых удобных для фронтовых операторов, среди которых снимал войну на Черном море Николай Иванович Большаков, и все спрашивали: сын? Да какой сын, ему тридцать, я вам что, его в десять лет произвел?