Кремлевское кино
Шрифт:
За пять дней до Нового года Левитан торжественно объявил по радио:
— Советские войска соединились западнее Будапешта в районе города Эстергома, полностью окружив Будапештскую группировку противника. В котел попало около двухсот тысяч человек, в том числе венгерские подразделения и части СС.
Вот тогда-то главный зритель и вознамерился наконец посмотреть последнее творение Эйзенштейна. В Кремлевском кинотеатре кроме Сталина собрались Молотов, Ворошилов, Каганович, Жданов.
— Светлана Иосифовна просила позвать ее, если будут показывать «Ивана Грозного», — сообщил Большаков.
— Если одна, пусть приходит, — ответил Иосиф Виссарионович. — А если с этим прилипалой, то я ей поставил условие, чтобы он мне на глаза не попадался.
Сетанка в этом году вышла замуж за одноклассника Васьки Красного. Внешне он напоминал Каплера, и тоже еврей, хоть и Морозов. Сталин выбор дочери не одобрил, но ссылать этого правоведа в Воркуту, чтобы там не заскучал сценарист, не стал:
— Делай что хочешь! Но с одним условием: чтобы мы с ним никогда не встречались. Все воюют, а он отвертелся. Да еще и к дочке Сталина примазался.
Большаков позвонил, передал условие отца. Светлана была на четвертом месяце беременности, очень капризная и раздражительная, ничего не ответив, бросила трубку. И, разумеется, не пришла.
— А еще, товарищ Сталин, Ромм потребовал, чтобы вы непременно пригласили на просмотр самого Эйзенштейна, — добавил предкино.
— Пусть он, сидя на толчке, бумаги себе требует! — сердито ответил главный зритель, и вскоре Ганьшин завел свой «Симплекс». Все полтора часа зрители внимательнейшим образом ловили каждый кадр, Сталин молчал, Ворошилов то и дело фыркал, хмыкал, восклицал: «М-да-а-а!» А когда просмотр завершился, первым огласил свое мнение:
— Не думал я, что в те времена мужики глазки и губки себе подкрашивали! Прямо как какие-нибудь мужеловцы декаденты дореволюционные.
— Правильно говорить: мужеложцы, — поправил его Сталин.
— Мужеловцы лучше! Да и какая разница, — махнул рукой Климент Ефремович. — Ну и наснимал же! Тошно смотреть!
— Понятно, — тихо отозвался главный зритель. — А что скажет товарищ Молотов?
— Композиционно неплохо, — произнес Вячеслав Михайлович. — Венчание на царство, бракосочетание, победа над Казанью, болезнь, выздоровление, начало расправ над боярами, смерть любимой жены, уход в Александровскую слободу и в финале — полная поддержка со стороны народа. Финальные кадры объявят хрестоматийными. Но о многих деталях приходится только горестно вздыхать.
— А сколько денег потрачено? — спросил Жданов.
— Больше, чем на любой другой советский фильм за двадцать пять лет существования советского кино, — ответил Большаков. — Что ни говори, а государственный заказ.
— Это о многом говорит, — туманно заметил Каганович.
— Это говорит о том, что нам придется выпускать эту фильму на экран, хотим мы этого или не хотим, — твердо заявил Сталин, и дальнейшее обсуждение стало бесполезным.
— В любом случае, — сказал Иван Григорьевич, — кассовые сборы обязательно будут. И личность режиссера, и личность первого русского царя сыграют свою роль, и я уверен, доходы возместят стоимость съемок первой серии.
Плакат «Героической армии-победительнице — Слава!» 1945. [РГАСПИ. Коллекция плакатов]
— Говорят, Эйзенштейн настаивал на одновременном показе двух первых серий, — произнес Жданов.
— Но вторая так и так еще не закончена, — возразил Большаков. — Надо пустить в бой первую, а там видно будет насчет второй. К чести Эйзенштейна, при съемках он не слишком капризничал, не стремился завысить смету. Когда выяснилось, что нет фанеры для фундуса, он придумал изготавливать фундусы из чия.
— Что за фундусы? Что за чий? — спросил Каганович.
— Фундусы — это щиты для изготовления декораций, — пояснил предкино, — а чий — это такой крупный кустарник, растет в Казахстане в огромных количествах. На брусья набивали маты из чия и их штукатурили.
— Актеров тоже изрядно отштукатурили, и реснички, как у Франчески Гааль! — фыркнул Ворошилов. — И все они как-то неестественно прогибаются, выгибаются, изгибаются.
— Это точно! — засмеялся Большаков. — Черкасов даже однажды пошутил, что Эйзенштейн всех актеров превратил в саксаул. Это такие среднеазиатские деревья, растут сикось-накось.
— Я бы эту картину запретил, а Эйзенштейна заставил остаток жизни отрабатывать смету, — зло сказал Климент Ефремович.
— Это кем же ему надо работать, чтобы такую смету возместить? — возразил Молотов. — Если только буржуем в Америке!
— Нет, фильма на экраны выйдет, и баста! — припечатал Сталин. — Главное, что тема крепкой руки в едином государстве звучит четко, а на остальные фигли-мигли закроем глаза. Что там еще сегодня будем смотреть?
— «Сердца четырех», — вздохнул Большаков. — В сорок первом сказали, что негоже сейчас такое показывать, а фильма очень хорошая, и смешная, и трогательная.
— Иван Григорьевич, — с улыбкой обратился к нему главный зритель, — а правда ли, что за вашу строгость киноделы прозвали вас Иваном Грозным?
— Правда, — усмехнулся Большаков. — Только, к величайшему сожалению, не всегда у меня получается грозным быть.
— А вы у меня поучитесь, могу дать несколько уроков.
Записка А. Я. Вышинского А. С. Щербакову о распространении советских фильмов на освобожденных территориях Европы. 3 июня 1944
Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф А. Я. Вышинского, резолюция — автограф А. С. Щербакова. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 125. Д. 292. Л. 33]
Глава двадцать первая. Горе луковое
Больше всего поражало, что в самом здании контролировали всех прибывающих не какие-нибудь там старшины, а майоры и подполковники, и оставалось лишь предвидеть некое особое, очень важное заседание. У кого бы спросить, может, кто в курсе? Тотчас мелькнуло знакомое лицо, и Леонид Давидович поспешил к нему: