Кремовые розы для моей малютки
Шрифт:
— Всякое случается, конечно, — продолжал господин Энс. — Однако убийство как способ устранения досадной помехи и вреда для репутации в бизнесе — не комильфо. Ну, не по мне это. Я человек набожный, да и вообще... брезгливый.
— Ну, показывайте, — нарочито суровым голосом произнес Майкл Гизли. — Где тут у вас свежеупокоенный... тьфу ты, я хотел сказать: пострадавший?
— Сей секунд! — оживился охранник, и хозяин стоянки закивал, как фарфоровый болванчик.
Все трое прибавили шагу и, наконец, оказались почти у самой ограды. Дорога туда заняла целую вечность, как думал Гизли, с грустью глядя по сторонам. Количество красоты на ярд зашкаливало, зрелище ее причиняло неопытной душе стажера почти физическую боль. Наконец, они остановились почти возле самой ограды.
— Вот он, поганец! — злорадно произнес
Зажатый между яично-желтым, двухдверным, «Аудильо» и четырехдверной, белоснежной «Джульеттой-Ди», застыл угольно-черный кабриолет, знаменитая «Пантера» — с удлиненным, изогнутым корпусом, убийственно роскошный даже на фоне своих собратьев. Ее сиденья были обтянуты телячьей кожей. На одном из них и сидел неизвестный.
Дверцы автомобиля были распахнуты — точно рот орущего от возмущения человека или пасть обозленного до последнего предела дикого зверя. Неожиданно для себя, Гизли подумал: если бы машина была живой, то непременно бы пожаловалась им: «Гляньте, господа, что за дохлятину в меня упаковали! Вот это — и в меня?! Вот ЭТО — и в МЕНЯ?!! Да как же посмели...» Она бы фыркнула и, сверкнув изумрудными глазищами, зарычала от ярости и негодования. И в этом Майкл Гизли ее преотлично понимал.
Описание внешности покойного сводилось к сплошному «не»: невзрачный, неинтересный, неприметный, то есть абсолютно незапоминающийся. Одним словом, ни-ка-кой. Впридачу ко всему, категорически небогатый.
Челюсть покойного отвисла, и тонкая коричневая струйка застыла в уголках губ и на подбородке. Взгляд его выпученных от удивления глаз был устремлен в рассветное небо. Словно там, среди лениво плывущих облаков и мелькающих птиц, и был написан ответ на главный вопрос: кто ж его, бедолагу, ухайдокал? И за что, боже мой, за что?! Длинные ноги торчали наружу. Щегольские, но дырявые носки съехали, обнажая бледные до синевы, тощие лодыжки. На правом башмаке белело пятнышко чего-то, напоминающего крем. Сладкий, кондитерский. В животе у Гизли забурчало: эх, позавтракать-то и не успел.
Не по чину и не по карману была столь внезапно почившему бедолаге такая машина. Не его это уровень — просто заоблачный. Ну, разве что: первые полжизни о ней мечтать, вторые полжизни — на нее копить. А потом — взять, да и не купить. Потому как очень страшно этакой красотищей пользоваться. Да и некогда уже. Можно все-таки купить и попросить похоронить в ней свое бренное тело, вместо гроба. Как некоторые толстосумы делают — цыганские бароны и просто сбрендившие от собственного богачества нувориши. Майкл Гизли видел подобное — и на похоронах, и во время эксгумации. Что произошло здесь, почему этот серенький, унылый до зевоты и ломоты в зубах, типчик — явно жилец арендованной квартиры в дешевом пансионе («завтраки и стирка — включены!»), почему он оказался здесь? Внутри одной из баснословно, просто безумно дорогих машин? Нафига ему понадобилось ее угонять — у стажера Гизли нашлись кое-какие соображения. И этим «кое-чем» он решил позднее поделиться с шефом. Разумеется, хорошенечко все обдумав. «Обмусолив со всех сторон», как говорила бабуля, «чтоб не выглядеть потом идиотом бессмысленным».
— У нас для машин уважаемых господ — просто райские кущи, — елейным голосом произнес хозяин автостоянки. — А этот паразит нас компрометировать вздумал. Ишь, разлегся тут...тварь!
И господин Энс, со всей дури, пнул несчастного покойника по ногам.
— Глумление над мертвым телом, статья 375-я Уголовного Кодекса. Штраф — от 50 до 100 фунтов, — скучным голосом произнес Гизли.
— Мерзавцу, значит, надо мной глумиться можно, а мне над ним — нет? И никакой сатисфакции?! Хорошенькое у нас правосудие!
— Нормальное. Не по вкусу вам — в следующий раз не беспокойте полицию. Сами справляйтесь, — отбил подачу Гизли. — А за то, что нарушили целостность места происшествия — вам бы и самому наподдать не мешало. Но добрый я, да и начальство заругает. А вот и оно, кстати.
К ним быстрой походкой направлялся коренастый, плотного телосложения мужчина в классическом «плаще гениального детектива». То есть трудноопределимого цвета, без двух пуговиц и до того мятого, будто его накануне жевало стадо коров. Задумчиво и старательно. Карманы оттягивал неведомый, явно полезный, груз, отчего полы плаща не хлопали на ветру, а уныло обвисли. Из правого кармана выглядывал конец черного вязаного шарфа, засунутый туда явно впопыхах. Зато в его модные туфли можно было смотреться вместо зеркала. И разглядеть все-все-все — до мельчайших подробностей.
Шагал он бодро, смотрел пронзительно и цепко. Майкл Гизли знал, о чем сейчас размышляет идущий к ним человек. И то, что сомневается он всегда и во всем, но уяснив главное — реагирует быстро, без промедления. А порой — молниеносно. И, судя по всему, прожитые полвека ему «нигде не жали». Да, то был комиссар Фома Савлински собственной персоной.
Следом за ним, зевая и передавая друг другу бумажные стаканчики с кофе, шли криминалисты.
Хозяин элитной автостоянки, с претенциозным названием «Райские кущи», мистер Энс тоскливо наблюдал за полицейскими. И чем дальше, тем тоскливее. Один из только что прибывших стал разматывать белую ленту с надписью «Полиция. Вход воспрещен!» Другой фотографировать покойника и место происшествия с разных сторон и ракурсов, что-то бурча себе под нос. Господин комиссар строго-настрого запретил, в присутствии хозяина стоянки, отпускать замечания и шуточки: чтобы никаких «портретов покойника в интерьере/на пленэре» или «какой изумительный оттенок кожи, натуральный ультрамарин!», и прочее, в том же духе. Подобное «восхищение» фотографа-эстета действовало нехорошо даже на его коллег. Что уж говорить о простых смертных.
Наконец, господин Энс не выдержал.
— А без вот этого «украшения» нельзя, господин комиссар? Совсем никак?
— Нельзя, — не глядя, отозвался Фома. — И никак. Если, конечно, вам небезразличен исход дела. Но даже если безразличен, во что я не верю — и ни за что не поверю... все наши действия происходят строго по протоколу.
Г-н комиссар обернулся — и, в упор, взглянул на хозяина автостоянки. Тот стоял с видом человека, у которого вот-вот отнимут последний грош и сухую корку хлеба. Разумеется, тоже последнюю. А его самого — оставят подыхать в канаве, голодного и холодного. Золотую булавку с пятикаратным бриллиантом, которая сейчас украшала его галстук — окажется сначала у него в глазу (левом или правом — неважно), а потом уж и в кармане кого-то очень недовольного. А хладный труп несчастного «украсят» только мухи да черви.
Г-н комиссар смотрел на это низкорослое и расфуфыренное воплощение вселенского горя. Бедняга, не повезло тебе, до разорения один шаг... возможно. Однако надо взглянуть в глаза фактам — неизвестному, которого господин Энс упорно продолжал называть «Угонщиком-Невидимкой», гораздо больше не повезло. Состояние можно потерять, а потом — опять нажить. Если умеючи, конечно. Репутацию — аналогично. С трудом, адовым порой, но все-таки. Этому бедняге ни хлопотать, ни трудиться, ни бояться уже не надо. Путь ему предстоит, в высшей степени, незамысловатый. До боли предсказуемый. Морг, лаборатория судмедэксперта, кладбище. Похороны эконом-класса то есть за казенный счет. Предельно скупой.
«Вот и сказочке конец. А кто слушал и хорошо кушал, тот и молодец», чуть было не произнес вслух господин комиссар. Но сдержался.
— Не переживайте, господин Энс. Утрясется помаленьку. Первый раз, что ли? Мы вам сообщим все, что необходимо, — нарочито бодро произнес господин комиссар и усмехнулся.
Господин Энс тяжело вздохнул в ответ, кивнул и поплелся назад, в офис.
...
«Черт бы тебя побрал», думал господин комиссар. «И без тебя хлопот немерено». Простая задача — оцепить место происшествия здесь требовал ювелирной точности. Куда ни повернись — всюду роскошь и, как следствие, возможные неприятности. Вот и приходилось господину комиссару зорко следить, чтобы никто из его подчиненных не нанес этой самой роскоши мало-мальского ущерба. Боже упаси и сохрани! Даже подумать — и то страшно. На безумные деньги раскошеливаться заставят, а взять-то их ребятам где? Нет, взять можно, конечно. Квартиру продать и все имущество, все-все отдать, до последней мелкой монетки. И ночевать под мостом, в «уютной» картонной коробке. Или в подвале Полицейского управления. «Неплохая мысль, кстати», усмехнулся господин комиссар. «Очень экономно: тратиться на такси и автобус, или ходить пешком — почти не придется. Вместо пяти пар обуви хватит и одной. И никаких тебе счетов за свет и воду, хе-хе!»