Кремовые розы для моей малютки
Шрифт:
Господин комиссар развеселился, но вспомнил о начальстве — и поскучнел. «Да, но ведь перед этим он вдоволь наслушается криков господина суперинтенданта, вызванных «явным и вопиющим неуважением к сливкам общества и чудовищном, абсолютно небрежном отношении к делу!» Будет этот разнос и даже скандал, конечно же, происходить с глазу-на-глаз. «Однако услышат его все желающие и поймут «всю правду, до мелкой денежки» — кабинет высокого начальства располагался хоть и выше этажом, но как раз над кабинетом младших офицеров. О чем он, Фома Савлински, старался никогда, ни на минуту, не забывать — находясь в стенах родного управления.
От нехороших мыслей господина комиссара отвлек
— Ах, какая беда, служивый, какая беда. Неважно день начался, а?
Фома резко обернулся.
Перед ним стояла цыганка.
Молодая, красивая, она улыбалась так, что г-н комиссар невольно залюбовался. При том, что и сам, и по долгу службы, не жаловал «фараоново племя». Надо гнать, пока все тут не затоптала и головы ребятам не задурила. Вон, уже оглядываются. А кое-кто — уже мысленно облизывается. Принесла же недобрая эту кралю...
— Чего надо? — буркнул господин комиссар, напуская на себя суровость и важность. И нахмурился.
Красавица в пестрых юбках и глазом не моргнула — только улыбнулась еще шире. Как будто встретила не большой полицейский чин за работой, а доброго приятеля. Старого, нового — не суть важно.
— Если что-то видела, говори. Если погадать, поклянчить — ворота вон там. Дорогу сама найдешь?
— Ай, грубый какой, недобрый, — зацыкала зубом цыганка. — Верить людям надо, служивый.
— Вам если верить — без штанов останешься. Давай по делу говори — или уходи. Нечего тут юбками трясти, блох натрясать.
Цыганка прищурилась.
— Зачем гонишь? Может, я тебе пригожусь. Правду тебе скажу, верь!
И, цепко схватив протянутую руку, стала внимательно разглядывать ладонь. Выражение ее лица ежесекундно менялось.
— Что, женюсь на днях?
Цыганка покачала головой. Многоярусные серебряные серьги зашелестели.
— Две жены было, третью не вижу. Тяготишься одиночеством, тишиной в доме.
Фома нахмурился. Вот уж это никого не касалось! Абсолютно ни-ко-го!
— Не печалься, служивый. Скоро встретишь ты безмолвного друга. Умного и верного. Полегче тебе станет, повеселей: ты его спасешь, а он тебя. Береги его, — с улыбкой, подмигнула цыганка. — Хм, странно...
— Ну, что еще? — нетерпеливо спросил г-н комиссар.
— Друга ты среди мертвецов встретишь, — она мелко перекрестилась и трижды сплюнула через плечо.
— В морге, что ли? — развеселился Фома.
Цыганка лишь сверкнула зубами в ответ.
— А славы и богатства почему не напророчишь?
— Будет тебе слава. Большая, громкая, громче не бывает. Но перед этим — очень, очень плохо тебе придется. Болезнь вижу, много смертей, серую печаль твою вижу.
— А потом — хорошо? — засмеялся г-н комиссар.
Его забавляло гаданье. Дикость и дурь, страшная глупость... а поди ж ты!
— Очень хорошо, — подтвердила цыганка. — Но не сразу, нет.
— Это как водится. А что там с богатством?
— Не суждено тебе богатым стать, — немного виновато, будто извиняясь, сказала цыганка. — Не судьба.
— Ладно. И так проживу.
— Неужто пустой меня отпустишь? Неужто и без одной монетки уйду?
Господин комиссар пошарил, пошуршал в карманах, вынул горсть серебра и протянул ей.
— Скудновато, бедновато... что ж, Розочке на монисто пойдет.
— Все, не морочь мне голову! — замахал руками господин комиссар.
— Пока, служивый. Еще увидимся.
Фома отвернулся.
А цыганка за его спиной ушла, будто растаяла.
Глава 4
Анна взволнованно прильнула к окну — поезд уже прибыл на вокзал и медленно катил вдоль перрона. Наконец-то! Господи, как долго она ждала этой минуты — и вот она, вот! Хотелось плакать и смеяться одновременно! Анна бросилась собирать вещи. И тут началось что-то странное. Сначала она запнулась о ковер, выходя из купе, потом едва не упала, пытаясь удержаться; сильно прищемила руку и, кривясь от боли, уронила сумочку. Ее содержимое тут же рассыпалось и раскатилось по всему коридору, и проводнику пришлось изрядно повозиться, чтоб его собрать. Но самое главное и странное — Анну внезапно, будто черным покрывалом, накрыло страхом. Захотелось вернуться в купе, захлопнуть дверь и запереться, крепко-крепко зажмуриться и заткнуть уши — спрятаться, как детстве... Застыть, затаиться. Только не выходить на перрон, ни за что не выходить! Может, это дурной сон... она закроет глаза — и все, все кончится. Она окажется дома, в любимом кресле, где задремала ненароком — и вот очнулась от сна. Ветка сирени стучит в окно, а часы показывают обеденное время. «Пора переодеваться», скажет она и улыбнется.
…Анна заставила себя открыть глаза. Перед ней был перрон, алая неоновая надпись сообщала - «Вокзал королевы Августы». А за ним – сверкали огни большого города. Нет, это был не сон. Анна вздохнула, подхватила небольшой элегантный чемодан и поставила ногу на железную ступеньку. Девушка ступила на перрон, и страх ее мгновенно испарился. Где тут приличное кафе, думала она, как же я проголодалась…
Там Анна спросила адрес ближайшего частного пансиона или гостиницы – разумеется, из тех, что дороже и приличнее. От многочисленных советов и объяснений у нее закружилась голова. А, может, все дело в усталости? Пересечь страну в считанные дни – это вам не шуточки.
Выйдя из кафе, она махнула рукой — и такси мгновенно подъехало. Но через пять минут шофер увез кого-то другого, громко ругаясь на обманувшую его дамочку. «Нельзя быть такой дурой и раззявой!» Оказывается, в милом, уютном кафе у Анны срезали сумочку. Денег нет? Зато ноги есть, иди себе помалехоньку... к утру и придешь, засмеялся другой таксист.
И теперь Анна шла, шла, шла — но обещанной гостиницы или пансиона по-прежнему не было и в помине. Ах, она явно свернула куда-то не туда — забыла услышанное либо не так его поняла... бог весть. Сама она легко путалась и потом блуждала в любом городе — порой, даже в родном. Зайдешь на другую, незнакомую улицу, поблуждаешь задумчиво сквозь подворотни, мимо сдвоенных или строенных домов и многочисленных мостов и полуразрушенных задолго до твоего рождения каменных лестниц — и чувствуешь себя, будто за границей. Был город свой — стал чужой. Топографический кретинизм — кажется, так это называется. Ужасно грубо и неделикатно по отношению к его обладателям, думала Анна, но ждать деликатности и соблюдения этикета от этих умников... что может быть глупее? Утешала мысль, что ни одного из них, кем бы они себя не мнили, ее слуги не пустили бы дальше ворот. Анна вздохнула.
...Дома стали попадаться жилые, но сплошь обшарпанные, хмурые — старичье старичьем. Их окружали полутораметровые, разлапистые лопухи. Тротуар был выщербленным, а местами — полностью разбитым, из-за чего Анна то и дело спотыкалась. Раза три она едва не упала, самым позорнейшим образом.
Потом дорога вновь раздвоилась. Анна перевела дух и задумалась. Куда свернуть? Влево или вправо? Впереди белела каменная изгородь, щедро увитая розами. Внезапно Анне померещилось, что это не пышные цветы и тугие бутоны, а человеческие лица. Она зажмурилась, помотала головой - и жуткое видение пропало.