Крепость демона 2
Шрифт:
– Я учёл ошибки. И я работаю над ними.
– Это не ошибки, Алан, это врождённая несовместимость по всем фронтам, никто в ней не виноват, и никак её не исправить. Мне жаль, что у меня не хватило мудрости и силы это понять и остановить это раньше. Но теперь хватает. И я говорю тебе – остановись. Я ничего тебе не должна, и ты не должен, никаких ошибок, просто... прошлое. Забудь и живи дальше.
Он опустил голову ещё ниже, посидел молча, поднял руку и тронул Печать, посмотрел на свои пальцы, как будто там должен был остаться след, тихо спросил:
– А что написано у меня на груди, Лея?
Я молчала, но
– Лея, скажи мне. Это навсегда. Ты на мне это написала, я вижу это в зеркале каждый день, и все это видят, и задают вопросы, я могу отмалчиваться и отшучиваться, и заявлять всем, что это личное и это не их дело, но для себя я должен знать, что это значит. Живу с каким-то ребусом грёбаным на груди, как будто сам не могу прочитать своё имя в своих документах, и не могу понять, как меня зовут вообще. Что ты на мне написала? Нет, я помню, что ты писала, но что ты в это вкладывала, что это значит для тебя? И как я должен это понимать для себя?
Я опять молчала, хотя всем нутром чувствовала, как тяжело ему даётся каждая секунда моего молчания. Посмотрела на его грудь, ощущая как по нервам ударило той памятью, хлёстко, как будто это было только что – я спрашиваю, могу ли поставить свою Печать на нём, и он без малейших сомнений соглашается, с радостью, а потом его восторг нарастает с каждым моим шагом к этому событию, всё сильнее и сильнее, до небес и выше. Он был счастлив. Я была счастлива из-за того, что был счастлив он. Если бы я могла сделать это ещё раз, я бы сделала.
– Там написано, что ты особенный. И что ты освещаешь мой мир. Освещал, пока я находилась на достаточно большом расстоянии. И я буду находиться на расстоянии и дальше, в целях самосохранения.
Он не пошевелился и ничего не ответил, но ощущение было такое, как будто плотность боли вокруг нас увеличилась в разы, и вот-вот нас расплющит. Если бы он был моим пациентом, я бы предложила ему препараты, но он не был, и предложить мне было нечего, кроме того, что я уже дала. Он хотел эту правду и просил о ней, а теперь она его душила.
– Лея, ты меня ненавидишь?
– Нет.
Это я могла сказать с уверенностью и без раздумий, я любила его, я его обожала, я просто не хотела, чтобы он своим поведением портил моё отношение к нему, поэтому выбирала дистанцию. Он спросил с таким недоверием, как будто точно знал, что не давал мне повода, а я просто придумала себе конфликт на пустом месте:
– Ты... не хочешь меня видеть? Вообще никогда?
– Нас ничего не связывает.
– На тебе моя Печать, – прозвучало как королевский аргумент, который решает всё, я кивнула:
– А на тебе – моя. Я от своих обязательств не отказывалась, но они состоят только в защите, которую сильный дарит верному, и всё. Если она тебе нужна, обращайся, я не откажу. А пока не нужна, мне эти Печати не мешают. Это телефон, который никогда не звонит.
– Сегодня ты мне позвонила.
– Я хотела попрощаться. Я не думала, что выживу.
Звучало глупо и жалко, я ненавидела себя за те слова, и он почуял эту слабость, как акула каплю крови, это придало ему сил, я ощущала это в его голосе.
– Я спас тебе жизнь?
– Я не просила.
Теперь молчал он, а меня это молчание испытывало на прочность, я добавила предельно ровно и безэмоционально:
– Это твоя крепость, ты защищал свой народ.
– Я защищал тебя.
Я изобразила микроскопический наклон головы и сухой голос:
– Спасибо.
Я ненавидела себя за это, и всю эту ситуацию ненавидела, он мне жизнь спас, а я реагировала так, как будто он передал мне соль. Это всё было неправильно, это убивало меня так же, как и его, менее очевидно, но точно так же разрушительно. Я понятия не имела, что с этим делать.
– Поцелуй меня, принцесса.
– Не хочу.
Я врала, я хотела. И я не врала ни на грамм. Я любила его сияющим и уверенным, а сейчас он выглядел жалко, он был похож на наркомана в ломке, весь чёрный, тощий и измотанный процессами, которые происходят внутри него, в которых он виноват, и которых никто не поймёт, кроме него самого, и никто его от них не спасёт, потому что они и есть он весь. Мне было его жалко, и мне было противно на это смотреть, и мне хотелось ему помочь, и хотелось бежать без оглядки, оставив его разбираться со своими заскоками самостоятельно, потому что я была в них не виновата, и разгребать их точно была не обязана, это доводило до безумия. А потом я поняла простую истину, объясняющую всё – он просто в дефиците, и в дисбалансе, ему просто плохо, и он хочет сделать хоть немного лучше. А я просто подвернулась. Не было бы здесь меня – он бы пошёл в палатку к любой другой, получил от неё всё необходимое и расслабился. А я не даю ему этого сделать просто своим существованием и своим присутствием здесь. Я предложила единственное, что могла предложить:
– Хочешь, я поправлю тебе баланс?
– Лея, чёрт, нет! – он схватился за голову и сгорбился с мрачным стоном, выпрямился и прошептал на грани крика, задушенного из последних сил: – Лея, это не проблема баланса, это проблема души, будь она проклята, но она у меня есть. Я те ситуации уже сотню раз пережил, проклял и возненавидел себя за это, но это ничего не изменило. Я уже на всё согласен, на какие хочешь условия, мне ничего от тебя не надо, делай что хочешь, и со мной делай что хочешь, просто обними меня сейчас. Я так скучаю, Лея, это как голод, только страшнее. Кажется, что ты здесь, и должно быть легче, а не легче, и от этого ещё больше ломает. Обними меня. Как друга хотя бы, нам же было хорошо, хоть немного?
– Было.
– Можно я тебя обниму?
– Можно.
Он схватил меня и прижал к себе, точно как в здании суда, я помнила это ощущение – как давящую повязку. Я не хотела быть повязкой, но в данный момент я не знала, чем ещё могу ему помочь, как будто он был пациентом с неизвестной болезнью и страшной болью, а я была самым некомпетентным в мире врачом. Хотя, когда выбора нет, то выбор один – облегчить боль.
Я просто сидела и ждала, либо когда ему станет лучше, либо когда он поймёт, что лучше не станет никогда, потому что одной повязки мало. Он сжимал меня с такой силой, что была бы я эльфом, уже бы сломалась, потом прошептал с отчаянной обречённостью: