Крепость сомнения
Шрифт:
Но синие, пропитанные воздухом горы возникали в воображении и рождали томящее чувство сопричастности этим сырым, мрачным ущельям, этому мокрому ветру, обдающему с ног до головы мелкими брызгами и запахом близкого моря, лепету потока, сосредоточенному при свете дня, загадочному в темноте, и черным елям, безмолвно стоящим по склонам с торжественной мрачностью свершающих обряд рыцарей; этой суровой и ласковой жизни природы, этим радостным мгновениям восхождения на открытые пространства, когда, кажется, между тобой и такими слишком высокими небесами уже не существует ни преград, ни посредников.
Сколько раз во время своих путешествий Тимофей был счастлив, чувствуя, что на высоте он и сам становится лучше.
Существуют тысячи причин, по которым люди любят горы, причин, по которым это выгодно и полезно, но никогда Тимофей не вдавался в рассмотрение этих причин. Тайна гор, их спокойное величие – это и была причина всех причин. Только там, в горах, казалось ему, и наступала для него настоящая неигрушечная жизнь, где каждый шаг – движение, каждое движение – преодоление, – такая жизнь, когда каждую секунду можно ощущать ее полноту. И там, свершая шаг за шагом, он обретал достоинство, которого ему так недоставало в обычной жизни на равнине, и этот запас позволял прожить какой-то отрезок жизни, пока не расплескивался в удовольствиях большого города.
Однажды, только что избегнув смертельной опасности, на перроне Н-ского вокзала в ожидании поезда он испытал чувство, которое сложно передать. Тут было освобождение от условностей мира и в то же время чуть снисходительная готовность следовать им, потому что мир всего лишь игра взрослых людей, и необыкновенная целеустремленность при отсутствии самой цели, обещание вечной жизни, обетование радости и сознание и ощущение своих собственных сил, и чувство, что душа находится в преддверии великой тайны. Но то была лишь кратковременная оттепель, только показывающая, что скрывается под ледяным покровом, но недостаточная для того, чтобы навсегда избавить природу от стального морока зимы.
Ему приходилось встречать людей – и он безошибочно их угадывал, – которые постоянно живут в этом состоянии оттепели. Он часто спрашивал себя, откуда в людях этот свет, греющий других, сообщающий им, несмотря ни на что, мужество и душевную бодрость, и не находил ответа.
Как продлить, удержать, упрочить это состояние, он не знал.
И мир снова оказывался во власти снега и льда.
апрель 1999
– Ты мне друг? – строго спросила Аля.
– Сложно дружить с красивыми женщинами, – уклончиво сказал Тимофей. – Сразу хочется...
– Я знаю, чего тебе хочется, – перебила она его.
– Ну друг, друг, – примиряюще заверил он.
– Тогда, друг, есть к тебе просьба.
Тимофей встретился с Алей в кинотеатре «Ролан». Их обволакивал тот особый, слегка возбужденный, слегка приглушенный гул большого битком набитого ресторанного зала. Трещали или тихо вызванивали мобильные телефоны, позвякивало стекло, ложечки постукивали о стенки чашек. Аля выложила на столик карту Краснодарского края.
– Ты ведь был, я слышала, ну, в общем, в тех краях, – сказала она.
– Был, – ответил он несколько удивленный. – Я там везде почти был.
– А не сложно тебе будет съездить туда еще раз?
– И что я должен там сделать?
– Hадо отыскать там одного человека.
– И что я должен ему сказать?
– Надо передать ему вот это, – с этими словами Аля вытащила из сумочки и положила на стол перед собой конверт из плотной желтой почтовой бумаги. – А говорить ничего не обязательно. Хотя нет. Надо сказать ему – пусть возвращается, он больше никому не нужен, – она смутилась, – я хотела сказать, можно вернуться, потому что его больше не ищут.
– Почему? – спросил Тимофей. – С ними, наверное, что-то случилось.
– Да, случилось, – нервно сказала Аля.
– Наверное, без его согласия ребенка не выпускают за границу, – предположил Тимофей и усмехнулся.
– Это не его ребенок, – без малейшего аффекта сообщила Аля.
– А-а, вот что, – протянул он, наконец догадавшись. – Как это все, однако, у вас интересно... Интересно живете, хочу сказать, – уже громче отчеканил он.
– Очень надо поехать, – повторяла она, – очень, очень надо. Ты просто передашь ему вот это – и тут же уедешь. Ведь это не сложно? – просительно заглядывая ему в лицо, проговорила она.
Тимофей, сгорбившись, тяжело облокотившись локтями о край стола, мысленно подсчитывал, какое время потребуется съездить и вернуться. Hо поймав себя на этом, он встрепенулся и мотнул головой.
– Чушь, – бросил он то ли Але, то ли себе.
– Я оплачу тебе все: дорогу, все.
– Да не в этом дело, – досадливо отмахнулся он.
Она как будто застыла, держа на весу свою просьбу.
– Что, – проговорил он недоверчиво, – прям такая любовь?
– Такая.
– Hе боишься? – спросил он.
– Что? А... Да. Hаверное, боюсь.
Hо они имели в виду разные страхи. Уголок конверта промакал разлитый кофе, лежавший на столешнице выпуклым озерцом, но маленькая катастрофа рассеянных пальцев не доставила никому серьезной помехи.
Над столиком, где сидели Аля с Тимофеем, нависли две худенькие фигурки.
– Все порхаете? – сострил Тимофей, узнав своих фестивальных знакомых-разбойниц.
– У нас пока есть время, – ответила темненькая и бросила на Алю такой взгляд, который лучше всяких слов говорил: «А вот у вас, женщина, его уже почти нет».
– Смотрите сериал «Артельщик»? – спросила светленькая. – У нас там роли.
– Правда? – дружелюбно сказал Тимофей. – Поздравляю.
– Правда, не главные. Мы играем там двух сестричек-лисичек, которые ищут свое место в жизни.
– Двух? – уточнил Тимофей.
– Двух, двух, – в один голос подтвердили «сестрички». – А как вы? Нашли свою страну?
– А должен был? – удивился Тимофей.
– Ну, ту страну, которую основали беглые академики?
– Да.
– Мы за вас боялись.