Крепость сомнения
Шрифт:
В Алма-Аты прилетели вечером. Повсюду были развешаны портреты бывшего секретаря партии, который теперь считался президентом, и изображения какой-то рок-группы местного значения. Hа окраинах, широких и плоских, они оспаривали друг у друга первенство в количестве, но чем лучше угадывался центр, тем больше становилось первых.
– Hочуем здесь, – удовлетворенно сообщил Тимофей. Стоило ему покинуть Москву, он преображался. Энергия его удваивалась. Илья с ужасом вообразил, как он, Тимофей, будет слоняться по гостинице, терзая каждого встречного-поперечного
Илью поселили со вторым оператором, добродушным мужчиной лет под пятьдесят. Второй оператор охотно, но конспективно рассказывал, чем они были заполнены.
– А были вы на каком-нибудь фильме оператором-постановщиком? – поинтересовался Илья.
– Hе пришлось, – ответил он и задумался, а потом добавил уже веселей: – Всю жизнь на вторых ролях. Давай, что ли, понемногу? Hичего, что я на «ты»?
Из всего этого душного полночного разговора Илье запомнилось только одно: что Урусевский отказался повторить в Голливуде кружение берез и что американцы в конце концов остались при своем миллионе.
До обеда ждали автобусы, составив кофры в холле. Потом долго кружили по низкому, бесцветному городу: там брали юрту, здесь грузили какие-то брезентовые тюки.
– Вот кроила, – вздыхал Тимофей, подразумевая Асланбека, туземного кинодельца, который занимался организацией съемок.
Город показался по-восточному плоским, и это впечатление усиливала послевоенная пленнотевтонская архитектура. Где-то здесь провела три года эвакуации его бабка с грудной матерью на руках.
– Прекрасная декорация для фильма об эвакуации, – заметил Илья.
За городскую черту вывалились почти уже в сумерках. Сначала дорога тянулась унылой равниной, строгими шеренгами ее сопровождали тополя. Здесь, на угадывающемся просторе, мысли его обрели широту и спокойствие, и он похвалил себя за то, что уехал из Москвы. Жизнь его пробежалась перед ним трусцой. Он вспоминал последнюю встречу с Франсуа, его книгу с этим странным названием, которой еще даже не открывал. «Надо же, – весело подумал Илья, – нехристь, а понимает».
С полдороги хляби разверзлись. Hебо начерно было спаяно с землей. Сеял мелкий дождь, лучи фар на поворотах хлестали бурые крошащиеся осыпи. Автобус останавливался каждые пять километров, наполняя салон выхлопным газом. И все выскакивали наружу и жадно глотали воздух, который не имел здесь ни запаха, ни вкуса.
– К китайской границе едем, – заметил Тимофей и усмехнулся, бросив взгляд на водителя, отчаянно крутившего ручку стартера. – Вот кроила!
Когда злополучный автобус наконец довлекся до места, вокруг ворочалась какая-то туманная, темная каша, в которую невозможно было проникнуть взглядом. Капли дождя влетали в фары, озаряясь их светом. Во мраке зачавкала слякоть, и в дверном проеме показалась голова в мокрой армейской ушанке. Концы ее развязались и торчали, как уши мультипликационного кролика.
– С водой плохо, дров мало, света нет, – жизнерадостно сказала голова, и обладатель ушанки ухватил ближайший тюк и плюхнул его куда-то в темень.
Илья в отчаянии взирал на свои замшевые туфли.
– Держите уж. – Костюмер Наташа скрепя сердце выдала ему пару сапог из плотной, но удивительно мягкой кожи, с загнутыми кверху носами. – Куда ж вы в таких ботиночках. От «Рублева» еще остались. Только аккуратней бога ради. Сейчас ведь даже ичиг хороших никто не сошьет. Старики перемерли да поувольнялись, а молодежь...
Она не договорила.
Чем свет все были уже на ногах. Оператор осматривал площадку. Завтракать пригласили в дом через размякшую дорогу – такой же пустой, как унылый степной пейзаж. Проходя по доске, наброшенной поперек лужи, Илья покосился на шкуру, растянутую у крыльца на каких-то кольях изнанкой кверху и дымившуюся липкой парной кровью. За столом на лавках сидели члены съемочной группы и озадаченно смотрели на алюминиевые миски, в которых бесстыдными кусками развалилась только что приготовленная баранина. Режиссер Худайнатов восседал во главе стола и давил свое смущение улыбкой удивительно белых зубов.
– Вот кроила, – опять пробормотал Тимофей. – Хоть бы чайку какого.
Но чайку не было никакого. Тимофей отправился на его поиски, а на площадку уже стали в грузовиках подвозить юрты, и он, заспорив о чем-то с водителями, назад уже не вернулся. Илья вышел следом и побрел в ту сторону, откуда слышался гул моторов.
Коричневая река, сплетаясь волнами на валунах, бурно неслась в ложбине глинистых отвесов. На возвышенности рабочие собирали операторский кран, а чуть поодаль стоял пожилой человек в волчьем малахае и внимательно слушал, что говорил ему Тимофей. Увидев Илью, Тимофей взял его под руку и отвел в сторону от этой живописной группы средневековых призраков.
– Вон он, Чингиз-то, – сообщил он, мотнув головой назад. – Еле нашли. Двадцать кассет просмотрели с пробами. – Значит, объясняю сюжет. Чингиз с сыновьями трапезничает у себя в юрте – вот в этой, белой, нарядной, – и как бы мимоходом задает им вопрос: что есть самое главное, о чем должен думать хан монголов. Старший – это бесстрашный воин Джучи. Вон тот здоровый, в доспехе. У него на уме сражения и битвы. Поэтому он отвечает: самое главное – смело нападать на врагов и обращать их в бегство. Такой ответ не нравится Чингизу, и он обращает взоры на следующего сына. Чагатай, изнеженный роскошью Северо-Западного Китая, вот этот – прилизанный, в китайском халате, – указывал Тимофей, – отвечает, что главное – это собирать богатства чужих земель. Тоже мимо. Наконец доходит очередь до самого младшего, до Угэдея. – Он нашел глазами мальчишку лет десяти, на бритой голове которого торчал хвостик черных волос. – И он говорит: главное для правителя – заботиться о благе государства. Вот это именно то, что Чингиз ожидал услышать. Поэтому пиалу с кумысом он протягивает именно ему. – Тимофей энергично провел рукой по воздуху снизу вверх. – Камера от пиалы взлетает по качме – для этого и юрту обрезали, – и море юрт до самого горизонта. Как символ государства. Понятен замысел? Ну а потом все как обычно: «всемирная история, банк „Империал“.
Чингис в полном облачении стоял неподалеку и возился с тюбиком валидола. Во взгяде его чувствовалось что-то страдальчески тягучее, даже заискивающее. Столкнувшись глазами с Ильей, он виновато улыбнулся.
– Hу и во что это упирается? – поинтересовался Илья.
Тимофей несколько секунд прикидывал.
– Тысяч в двадцать должны уложиться, – выдал он наконец. – А то хоть на Кипр не поезжай. – И он многозначительно подмигнул. – Видал? – Он украдкой кивнул на «Чингис-хана» и понизил голос. – Актер, думаешь? Профессор китайского языка. Еле нашли.