Крепость
Шрифт:
Позывы к мочеиспусканию заставляют меня слезть с койки. Но я не уступаю, держусь некоторое время, погружаясь в размышления: Сколько мочи может содержать в себе мочевой пузырь человека? Имеется, если мне не изменяет память, значительное различие между мужским и женственным мочевым пузырем. Один литр для мужского пузыря, и три литра для женского – так, что ли? Женский мочевой пузырь не больше чем мужской, но он имеет больше места, чтобы растянуться – а именно внутрь, в брюшную полость. Для нас же природа, к сожалению, не предусмотрела такие резервы. Один литр объема, и затем – финиш. После чего «вентиль» просто не выдерживает
В офицерской кают-компании все места заняты. Оба серебрянопогонника снова там и напоминают своими откинутыми назад головами и открытыми пастями повешенных, которых только что вздернули.
К счастью, никто не занял мой складной стул. Усаживаюсь наполовину в кают-компании, на-половину в проходе и устало кладу руки на стол. Со своего места могу видеть, как каждый, проходящий мимо командирской выгородки, приподнимается, будто автоматически на кончики пальцев, и если несет что-либо в руках, то тщательно следит за тем, чтобы не коснуться занавеса перед Их Святейшеством: Абсолютно правильное решение!
Не знаю, как могло распространиться по лодке сообщение о том, что командир спит.
Надо полагать, никому из серебрянопогонников не придет на ум помешать ему – какими-либо своими слабоумными желаниями или жалобами. Нужно было выставить вахтенного, который охранял бы сон командира, словно Святой Грааль. В данный момент Я – такой сторож сна командира. Но как сильно не верчу полускрученной шеей в центральный коридор, никто больше не проходит мимо. Впечатление такое, будто я в дозоре, перекрывшем дорогу в центральный пост, так как никто больше не пытается пройти вперед.
Закрыв глаза, внимательно вслушиваюсь в тонкий, дальний зуммер электродвигателей. Я буквально погружаюсь с головой и тону в этом зуммере. Что за странное спокойствие царит на подлодке: Она везет здесь, под этим пластом воды, сотню живых людей, но в лодке господствует кладбищенское спокойствие. Никакого движения.
Маат-радист уже некоторое время больше не крутит диск настройки. Отдыхает, наверное!
Располагаю свои письменные принадлежности на столе и пытаюсь работать. И тут вижу, как у более старого из двух серебрянопогонников внезапно высоко вздымается правая рука, и он, пальцами сложенными словно когти хищной птицы, скребет свою грудь. При этом издает задыхающиеся стоны.
Позвать командира? Ах да, он же спит, командир. Надо срочно позвать маата-санитара. Что за ****ство, что у нас на борту нет врача!
Маат-санитар распластался на койке и похрюкивает во сне. Приходится постараться, чтобы привести его к жизни.
– Дела плохи у шишки с верфи – он в офицерской кают-компании...
Маат-санитар укоризненно смотрит на меня в тупом недоумении: Конечно – я виноват, что он более не может сладостно хрюкать.
– Думаю, у него проблемы с сердцем! – говорю дальше.
– Проблемы с сердцем, – повторяет маат-санитар.
И пока он передвигается в направлении центрального поста, говорит в сторону:
– Положить
И голос его при этом звучит с явной усмешкой.
Маат-санитар несет с собой что-то из бортовой аптечки, а я спрашиваю себя о том, не должен ли я, все же, предупредить командира? Но что он может сделать? Если самый старый из этих шишкарей собрался уйти в небытие – значит, так тому и быть.
Удивляюсь, как решительно действует маат-санитар: Срывает галстук с серебрянопогонника, рубашку разрывает до пояса.
– Вытяните руки вверх! – приказывает маат-санитар и помогает лечь тому в горизонтальном положении. Затем подносит ему под нос комок ваты и командует:
– Вдохните! Глубже, глубже дышите!
Вроде как пахнет арникой? Но помогает ли арника в таких случаях? Проблемы с сердцем, конечно, не были предусмотрены при комплектации бортовой аптечки, как и то, что на борту будут такие вот старые мешки говна перевозиться. Наш маат-санитар в любом случае делает все правильно: Толстому шишкарю кажется, заметно полегчало.
Второй шишкарь косо уселся на мой стул и положил руки на мои листы с записями.
Маат-санитар смотрит на меня, будто желая сказать: Ну, видишь: Все в порядке!
Мне не остается ничего другого, как признательно кивнуть за то, что опасность того, что шишка с верфи в следующий час нас покинет, миновала.
Волнение снова активировало все мои пять чувств, и я в состоянии убрать второго шишкаря с моего места: Пусть важничать себе на диване – а там он обязательно помешает инжмеху.
Едва лишь серебрянопогонник усаживается, с кормы, в самом деле, прибывает инжмех. Однако увидев серебрянопогонника на своем месте, он лишь закатывает глаза. Затем поворачивает назад: Мол, здесь не слишком подходящее для него общество. Вытянув шею, вижу: Занавеска командирской выгородки открыта. Командир, с уверенностью можно сказать, снова в централе. Нет, что-что, а небрежным этого человека назвать нельзя. Резко поднимаюсь и на негнущихся конечностях топаю в ЦП. Прежде всего, вижу там командира. Он, судя по выражению лица, хочет продемонстрировать мне свою любезность, но она сводится к странной, ехидной ухмылке, выглядящей как ос-кал. В следующий момент он приподнимает плечи, будто желая попросить прощения. Я киваю ему – настолько понимающе, как только могу, и думаю: Что за дурацкая форма общения! Мы не обмениваемся ни словом, но понимаем друг друга. В центральном посту в нос опять бьет такая вонь, что у меня живот сводит. Присмотревшись, вижу: В углу кто-то сидит на ведре-параше и умело стреляет пердящими салютами в воздух.
– У ранней пташки вся задница пылает! – раздается голос вахтенного центрального поста.
Значит уже утро! Бортовое время все еще путает меня.
В центральном посту теперь лежат еще также и мешки с отбросами, наряду с запрудившими все пространство ящиками. Если так и дальше пойдет, то мы превратимся в плавающую кучу мусора. Еще пару дней в море и мусор нас задушит!
В целом – все это некий феномен: Едва съешь чего-то, и практически тут же все превращается в огромное количество плохо пахнущих отбросов. Говно, моча, соляра, смазочное масло, блевотина – и сверх этого еще и смрад из этих мешков пищевых отбросов – все теперь здесь до кучи. И все это, сложенное вместе, дает в итоге гремучую смесь, которой мы должны дышать.