Крепость
Шрифт:
Кажется, в заведении нет официантов.
Потому что хозяин собственной персоной парит, пританцовывая вокруг нашего стола – предано, как и положено: В конце концов, мы все еще являемся оккупантами. Но именно поэтому мы и не хотим играть эту свою роль еще сколь-нибудь длительное время, и я вынужден сказать это явно и отчетливо Бартлю, так как он начал вести себя слишком уж по-барски.
Что мы желаем есть? – Все, что кухня и подвал могут предложить!
Приказываю смотреть в оба, чтобы нам не подали самое дешевое, и затем меня осеняет
– Ох, а я-то и не знал про это, господин обер-лейтенант!
– Я тоже.
До Бартля наконец-то доходит.
– Мы прорвались сквозь такое говно, сквозь такое дерьмо, – говорю ему. – И здесь я чувствую себя снова под крылышком Великогерманского Вермахта... И на последнем перегоне мы можем позволить себе расслабиться по полной.
Держусь так, будто едва сдерживаюсь от распирающей меня бодрости и решительности. Меня охватывает чувство знакомое любому боксеру, которому уже досчитали до девяти, но перед словом «Девять!» он снова поднимается – словно получил на досках помоста ринга, за какие-то несколько секунд, новый прилив сил.
Бартль смотрит на меня так, будто сомневается в моем рассудке.
– All that money can buy! Завтра французские жабы для нас больше не будут иметь ника-кой ценности!
После чего интересуюсь у Бартля:
– Какие-нибудь особенные пожелания?
Но Бартль никак не реагирует, лишь осматривается вокруг.
Хозяин появляется снова и объявляет, что у него есть, для нас троих, «Coq au vin» – его фирменное блюдо, а прежде он подаст «une tranche de p;te de lapin», а также «cornichons» и все «;patant!».
Да, да – конечно же, подавайте все! И сверх того, салат и маслины. А еще ваш «salade d’endives»!
– Так, ну а теперь мы можем «boire; ventre d;boutonn;»! Предадимся чревоугодию, вот достойный перевод этой фразы, Бартль: «объедимся всласть».
Бартль производит губами безмолвное движение. «Кучер» тихо ухмыляется.
«Кучер» энергично и целеустремленно втаптывает в себя еду. Он выдвинул свою тарелку почти до средины стола, чтобы найти место для локтей и рук.
Мелькает мысль: А Старик теперь, наверное, ест Corned Beef, если ему вообще хоть что-то дают – или, скорее, если он вообще еще хоть в чем-то нуждается, и если он уже не...
Стоп! Лучше не думать об этом!
Бартль снова наверху.
Он разбирает мой Coq на удобные для подбора вилкой кусочки и спрашивает, правильно ли он это делает или нет.
– Спасибо! В следующий раз я, пожалуй, должен буду заказать побольше гуляша, так как без Вашей помощи мне не обойтись.
Теперь Бартль даже улыбается.
Я доволен. Поесть и не отравиться, это уже кое-что – а теперь сверх всего еще и этот богато накрытый стол.
– Осторожней с вином, Бартль. Это «Bordeaux» довольно серьезная штука. Вы навряд ли привычны к такому вину.
Столы здесь, и в самом деле накрыты так, как будто бы здесь никогда не было войны. Carpe diem!
Уже
Говорю Бартлю:
– Лучше держать наши пушки наготове…
Едва мы покончили с нашим Coq, появляется хозяин и держит обеими руками перед живо-том бутылку коньяка. Между пальцами другой руки у него стаканы. Рука напоминает стеклянного ежа. Подойдя к нашему столу, ставит стаканы на стол и аккуратно их наполняет.
– ; votre sant;, messieurs!
Входит еще один посетитель, затем еще двое.
Мне надо срочно пойти в уборную!
Профилактика! – никаких трудностей в нахождении уборной: Я должен только почуять след, а уж затем войти в смрад!
И вот опять тоже самое: Не все то золото, что блестит; обыкновенный засранный туалет и покрытые слоем мочевого камня писсуары. Что за противоположность изящному, вылизанному до зеркального блеска ресторану!
Осматриваюсь: мятое, серое полотенце, зеленый, оксидированный диспенсер жидкого мыла, в котором уже давно больше нет никакого мыла, газетные лоскуты на грязном, заляпанном кафеле пола – хочу надеяться, что это будет последняя французская уборная в моей жизни.
При попытке аккуратно заправить рубашку одной рукой в брюки, попадаю в такое затруднительное положение, что меня покрывает пот, а дыхание вызывает одышку из-за резкого смрада, когда все-таки удается с ней справиться. Чертова воспитанность!
Когда измученный и почти без дыхания возвращаюсь в ресторан, какой-то гауптман, при полных военных регалиях, в стальной каске на черепушке, стоит у нашего стола. Рядом с ним стоит фельдфебель, тоже в каске и с огромной черной, кожаной кобурой – но не на бедре, как обычно, а почти на брюхе: Военный патруль!
В голове молниеносно проносится: Гауптман в полной форме и унтер-офицер тоже – это не-обычно для патруля. А почему же их только двое? В обычном патруле всегда трое военнослужащих. Может быть, где-то рядом еще один? Где же остался их третий?
Мои оба воина стоят как пришибленные. Несмотря на слабый свет, вижу, как Бартль с облегчением вздохнул, расправив грудь, когда я вхожу через качающуюся дверь – это, наверное, должно значить: Слава Богу, что Вы здесь появились...
Гауптман кидает на меня проверяющий боковой взгляд, после чего хрипло произносит, обращаясь к Бартлю и «кучеру»:
– Пожалуйста, предъявите Ваши командировочные предписания, господа!
Я сразу надуваюсь как индюк: Рефлекс, с которым не могу совладать. Следует застрелить этих свиней-патрульных. Они – вот наши настоящие враги. Давно сдерживаемая ненависть к «контрольным органам» все больше разрастается во мне. Старая холодная ярость – чувствую ее, как новый элемент жизни.
Гауптмана, стоящего против света, могу рассмотреть с трудом. Но, все же различаю, что на носу у него гиммлеровское пенсне.