Крепость
Шрифт:
— Вероятно, кто-то своевременно заметил, что мы были с пустыми руками — я имею в виду то, что где был наш флот?
— Да тут еще этот берег: знаменитые меловые горы. Едва ли все это помогало нам….
Снова обращаюсь к карте и пытаюсь представить, что могут спланировать враги в свою очередь. Наверняка пока не в Бретани. А если Бисмарк прав и союзники высадятся еще и в дельте реки Сомма?
По дороге в Cap de la Heve до нас доносятся выстрелы зениток. «Свинство!» — бросает водитель и останавливает машину. Самолеты, четыре Лайтнинга, кружат у белого облака. Далеко под ними видны разрывы зенитных снарядов. Чистая трата боезапаса! Лупят в белый свет как в копеечку.
Оглядываюсь, но не вижу поблизости никакого убежища.
— Кажется, мы им не нужны, — бросаю про себя.
— Так здесь же им нечего больше уничтожать! — реагирует водитель.
Мне кажется, что истребители просто хотят, чтобы зенитки расстреляли свой боезапас, а затем уж задать нам жару.
Самолеты набирают высоту и быстро уменьшаются в размерах. Может они обеспечивают безопасность своего флота? Спрашивается только, от кого? Наши днем не летают.
Cap de la Heve над Сен-Адрес: здесь глубоко в крутых берегах разместилась целая деревня из бункеров и между отдельными бункерами сложная система траншей. Повсюду видны воронки.
Отсюда можно, словно с птичьего полета, обозревать устье Сены, а также маленький корабль на большом расстоянии.
Впереди, на краю мыса, расположилась артиллерийская морская батарея. Все вокруг буквально перепахано воронками бомб. Иногда воронки настолько близко расположены друг от друга, что между выбросами земли из них не видно травы. В глубине пункта управления, командир батареи разместил маленькую комнатку. Как похожи все эти берлоги! На стенах картинки из иллюстрированных журналов, парочка репродукций когда-то украшавших какую-нибудь французскую лавчонку: едва прикрытые девчонки с белокурыми кудрявыми головками. На одних картинках они держат одну ногу в тазике для мытья, на других — во время выполнения гимнастических упражнений, на третьих — в объятиях французского матроса.
На столе у командира аккуратная, покрытая яркими цветами скатерть, на ней ваза без цветов, а по обеим от нее сторонам в рамках карточки его жены или невесты. На полке у кровати — радиоприемник. Произношу слова, которые он от меня ожидает: «Да. Круто!», и командир батареи просто расцветает от этих слов.
На местности он, словно экскурсовод, показывает мне большую воронку: «Это след от снаряда диаметром 40,6 орудия линкора «Rodney». А там, рядом, от авиабомбы сброшенной со штурмовика.»
Проходим дальше. Там осколок пробил насквозь предохранительный щит. Висящая на нем стальная каска напоминает собой решето: довольно впечатляюще.
— Командир орудия получил знак за ранения, — произносит командир батареи. Что случилось с головой командира орудия, на котором была эта каска, предпочитаю не спрашивать.
У орудия между немецкими солдатами стоят настоящие татары, напоминающие своими бородами гордых жрецов.
Беру бинокль и направляю его на флот. Все корабли держат над собой аэростаты воздушного заграждения. Транспортные суда расположились в кругу охраняющих их крейсеров и эсминцев. Различаю теперь даже небольшие десантные лодки, которыми переправляют на берег грузы.
— Проклятье, что наши орудия не могут достать до них, — говорит комбат. — Несколько километров севернее от нас, Томми уже раз высаживались. Парашютисты. Ночью с 27-го на 28 февраля 1942. Они взорвали тогда радиолокационную станцию. И без потерь. Сюда на самолете — обратно на катерах! Отлично организованная операция!
Глаза слезятся, и я опускаю бинокль. Мне непривычно долго смотреть в него.
— Удивительна подобная чудовищная организованность, — слышу вновь голос комбата, — Только представьте себе: почти 1000 транспортных самолетов и грузовых планеров они собрали в один кулак. Мы как-то подсчитали: только парашютистов около 20000 человек. Да плюс к этому почти 10000 штурмовиков, истребителей, бомбардировщиков, около 1000 боевых кораблей, 5000 десантных кораблей. Каждая из приведенных цифр — это что-то невиданное!
Все это он произносит таким тоном, словно хочет воодушевить меня на героические деяния.
— Наверняка американцы и англичане уже наготове, на южной стороне своего острова, — бросаю в ответ, чтобы не молчать, — И каждый полностью экипирован! Не могу лишь представить себе, как все это организовано у них в порту! Такие силы — я подразумеваю, такая масса кораблей и людей никогда там еще не скапливалась. Это беспримерно!
— Ваши слова звучат как явная вражеская пропаганда! — ропщет комбат, — Хотя мы не имеем ни малейшего представления, сколько тонн материалов, боеприпасов уже перегружены на корабли. Но по всему видно — чудовищное количество! Все выглядит так, словно уже фактически все готово к немедленному снабжению их войск и вот перед такой организацией и координацией действий надо действительно снять шляпу.
Если бы, паче случая, нас в эту минуту услышал бы какой-нибудь союзник, удивлению его не было бы предела. Со своей стороны пытаюсь как-то утихомирить комбата. поэтому тихо говорю: «Их стратеги не слабые ребята!» — «Да, они чертовски ловко управляются со всем этим хозяйством!» — спокойно соглашается комбат, «Они начали усиленно этим заниматься уже с начала года. Но довольно хитро: из их налетов на мосты и железнодорожные узлы было абсолютно неясно, где они хотят высадиться. Булонь атаковалась с воздуха также как и Орлеан, Реймс и другие города. К тому же одновременно бомбовым ударам подвергались и наши аэродромы и наши РЛСы. А все это вместе взятое никак не указывало на направление их главного удара.»
Кажется, командира батареи словно прорвало. Вероятно, он давно не имел возможности поговорить на равных о тревожащих его мыслях. «А ночью, когда они напали, была невероятно отвратительная погода — словно море навалилось на нас со всех сторон. Облака не выше 3000 метров. При этом сильный северо-западный ветер. Для десантирования самая подходящая погода. И при этом у нас никто не просчитал, что они заявятся именно этой ночью. И в самых труднодоступных местах.» — «Как же им удалось разгрузить такое количество грузов без портовых сооружений?» — «Они задействовали огромные понтоны, с помощью которых соорудили своего рода грузовые пирсы у берега. Могу, как наяву представить себе эту работу: они притопили понтоны и те плотно сели на песок» — «Но все равно это ведь не настоящая гавань с портовыми сооружениями….» — «Однако им это удалось. И они высаживались в бешеном темпе.» — «Мы и мысли не допускали, что не сможем уничтожить сосредоточенным огнем всех своих батарей подошедшие к берегу корабли!» — «Да, но сумасшедшая бомбардировка в ночь на 6 июня уничтожила большинство наших батарей…. Вам следует написать о береговых батареях. Ведь морская артиллерия приняла в этом активное участие. Но их возможности не безграничны. К тому же, едва ли вам удастся попасть к ним. Они полностью закрыты оцеплением. Но кто знает, сколько они смогут продержаться?» — «А Роммель? Ему же принадлежит здесь вся эта лавка….» — пытаюсь задать давно мучавший меня вопрос. — «С января у него забрали авиацию и флот. Роммель был сбит с тока из-за строительства здесь линии обороны. Он постоянно инспектировал его и мешал всем. Но он же не волшебник — закрыть все бреши одним щитом.»
Дальше узнаю, что Роммель сам придумал основные заграждения. По крайней мере именно он расположил эти странные причудливые «ежи» которые могли помешать противнику и остановить его на некоторое время с тем, чтобы создать возможность для батарей вести огонь на поражение. Однако с первого взгляда видно как мало у нас здесь артиллерии.
И тут, словно подслушав мои мысли, эхом вторит мне командир батареи: «Здесь кроме нашей батареи располагаются лишь трофейные команды. А то, что нам здесь надо, находится в Норвегии. Это огромный просчет!»