Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

— Сюда, господин лейтенант! — маат придерживает мне огромную, темную деревянную дверь. Дуб, барокко, прекрасная деревянная резьба — и тут мой взгляд падает в большой зал. Секунду стою, словно ослеп от этого великолепия, но затем невольно тянусь, будто притянутый магнитом к дверному проему.

И затем ощущаю себя так, словно

попал на большую сцену, а подо мной чистый паркет. Должно быть это утреннее солнце, что освещает меня через огромные, высокие окна, слепит меня.

Замираю и пристально вглядываюсь в призрачную картину с привидениями из сотни лиц и чувствую, как все вокруг начинает вращаться. Только бы не свалиться без сознания! приказываю себе и хлопаю, сильно, как только могу, ресницами, но картина с привидениями остается, лишь становится более отчетливой: Белые одежды!

Мой мозг оказывается в смятении, картины увиденного перекрывают себя снова и снова.

Во что я вляпался…

Актеры будто застыли посреди движения. У меня тоже перехватило дыхание. Я больше не могу чувствовать себя, свое тело. Но почему здесь никто не реагирует на меня?

Что случилось?

Никто даже не шепчет ни слова? Двигается ли там кто-то за столом? Кто это?

Иисус Христос среди своих апостолов? Иисус в белом, его апостолы в белом. Белое и мерцающее золото.

Делаю два, три шатающихся шага к столу. Однако стол отступает, так что путь по чистому паркету становится все дальше.

Иисус поднимается и широко расставляет руки. Золото на обоих его плечах сияет и испускает яркие, молниеподобные блики.

Леонардо — Тайная Вечеря! Тот же широкий стол. Иисус в середине, почему-то с золотыми погонами на плечах, весь в белом.

Но, ведь здесь же должны были бы быть пердуны из Командования группы ВМС «Запад»! Что же это такое?!

Здесь слишком много всех этих персонажей. Все слишком пышно. Слишком светло. Яркое утреннее солнце,

и вовсю горящие люстры!

Замираю опять как вкопанный, хотя Иисус хочет обнять меня своими руками. Или он расставил их так широко только затем, чтобы благословить трапезу?

Вот слева в толпе в картину вплетается Иуда, полустоящий, краснолицый, лысый Иуда. Но это же Бисмарк! Этот Иуда — это Бисмарк! Эта проклятая свинья убившая Симону!

Мой автомат! Поставить его слева направо и чесануть очередью по всему ряду!

Издалека слышу:

— … для Вас сделать?

И слышу:

— … Выкупать… Накормить!

И многократное эхо вторит:

— Выкупать, выкупать, выкупать…

Оттянуть затвор? Мой автомат все еще наготове. Дерьмо! Дерьмо: Он стоит на стрельбе одиночными! Хочу пройти дальше вперед, но меня словно связали. Проклятье, проклятье — я не могу поднять автомат из-за его веса. Левый плавник… связан…

И тут с обеих сторон стола одновременно высоко прыгают белые куртки. Вижу их, мчащихся на меня, и слышу треск. Понимаю, что этот треск от резкого падения на пол стульев.

Чувствую на плечах тяжелые грузы, выстрел бьет в уши. В нескольких метрах передо мной пуля вздыбливает паркет.

У меня что, свело указательный палец?

Замечаю, как ствол моего автомата опускается ниже, вертикально вниз, как меня одновременно слева и справа уговаривают:

— …прежде успокойтесь… о вас позаботятся…

— Есть ли у Вас температура? — спрашивает белое лицо, вплотную склонившееся надо мной.

— При чем здесь температура? — слышу свой голос будто издалека.

— Ну, давайте, успокойтесь. Вы уже на месте! — говорит голос прямо в моем ухе. — … где же Ваши люди?

Картина передо мной тонет в плотном тумане. Чувствую, как дыхание прерывается. И наступает черная ночь.