Крепость
Шрифт:
Хочу продолжить свою речь, но 1-А обрывает меня: «Можете оставаться здесь и делать что хотите! Уму непостижимо! Хотелось бы и мне хоть разок так устроиться.»
Что я могу ответить? Сам вижу, что с этой своей поездкой ношусь как черт с торбой. Ну и идиот! Эта мысль не оставляет меня с самого начала моего разговора с этим майором.
1-А соблаговоляет теперь снизойти до того, чтобы показать на карте ситуацию этого дня: «С самого начала противник имел неограниченное господство на море и в воздухе и сумел создать плацдарм шириной 25 и глубиной 10 километров у побережья Кальвадос, западнее Орн и севернее Кана. При этом противнику удалось создать второй плацдарм на юго-восточном уступе восточнее и западнее устья реки Вир, севернее Сен-Ло — шириной где-то около 15 километров. Затем глубина захвата уменьшилась до 4 километров. Ну, вот теперь вы знаете все.» Не ожидая моего ответа, майор продолжает: «Широкий плацдарм образован 2-й британской Армией и канадскими частями; узкий — 1-й американской Армией …»
Присаживаюсь на складной стул и раскрыв на правом колене блокнот, делаю пометки. 1-А любезно делает для мня паузу. Прежде чем он продолжает, быстро задаю вопрос: «Сколько войск стоит против наших, в общем смысле?» — «Уже 6-го июня, скажем так, до вечера, здесь высадились: пять дивизий — танки и пехота — и, кроме того, одна воздушно-десантная дивизия. Итак, всего 6 дивизий, Все британские. В первые шесть дней, порядка 300.000 человек. Сколько их сейчас, трудно сказать!»
За толстым занавесом трещит телефон. Несколько голосов что-то говорят одновременно, но затем чей-то голос преобладает: голос того, кто говорит по телефону. Ухватываю лишь обрывки слов, настолько поглощен тем, что говорит 1-А: “На рейде сосредоточена целая армада. Мы насчитываем в ней около 7000 судов, среди них 5 линкоров и 22 крейсера — более точной информации нет» — «7000 судов?» — «Да, если суммировать и десантные баржи. Ну, в этом вы лучше меня разбираетесь. Нашим ВМС противопоставить им практически нечего. Или почти нечего.»
Майор зло насмехается надо мной. Затем он вдруг меняет выражение лица на свирепое, и говорит: «Теперь мы тоже знаем, вдруг пригодиться, как высаживаться на открытые, обрывистые берега. Сначала мы думали, что они потопят лишь несколько старых посудин, как волнорезы, а они приволокли на буксирах гигантские кессоны и, установив их в низкой воде, друг возле друга, составили молы и пирсы. И ни сучка, ни задоринки.» Эти горькие слова звучат в унисон с услышанными на батарее у Сен-Адрес.
Майор резко взмахивает рукой, выражая нетерпение. Затем, вздохнув, тихо продолжает: «Но хуже всего ситуация в воздухе. Нам нечего противопоставить противнику. С самого начала у нас было наготове 350 самолетов. Но не спрашивайте меня, сколько их было у врага. Это вопрос не ко мне. От наших Люфтваффе не осталось ни одной машины! Мы здесь расплачиваемся за других!
Майор с такой укоризной в голосе произнес все это, словно это я виноват во всем случившемся: «Но теперь у нас должно появиться чудо-оружие! К сожалению, им стреляют лишь по Лондону, вместо районов сосредоточения войск противника — или хотя бы по этому вот плацдарму. видно в берлине или еще где, думают, что, увидев свои горящие дома, солдаты противника рванут домой, и мы победим.»
Ничего себе: Этот майор еще и циник!
«Наши части, прямо в районе высадки сил противника тоже не дремали. Такого еще не было: наступление с моря, воздуха и суши одновременно — настоящий огненный мешок, полностью накрывший плацдарм. Неразбериха была та еще! И наша контратака вскоре завязла. В соответствии с высшим благоразумием — по системе «стой там — иди сюда!» Ничего не ясно. А теперь сложилось так, что из-за потери контроля в воздухе, наши резервы едва могут пробиться к нам. Удивляюсь, как это вам удалось проскользнуть. На вашем месте я бы очень поостерегся…».
Легким кивком головы выражаю свою благодарность, однако внимательно слежу, чтобы ни на секунду не расслабиться и чувствую, что живая образная речь 1-А захватывает меня.
«Вот здесь, теперь соединились обе группировки…, — 1-А скользит ладонью по карте, — А этого нельзя было допустить. Все — удерживаемое противником — почти 100 километров шириной — имеет изменяемую глубину до 30 километров. А вот здесь их натиск особенно силен».
Говоря это, майор хватает в руку прозрачную линейку и ведет ею по карте — туда-сюда — так быстро, что трудно уследить.
«В начале, во время первых дней можно еще было выровнять положение. Но затем, на третий день, они уже зацепились как клещи. 1-й танковый корпус СС едва успел принять контрмеры! Он стоял вот здесь…» — Рука с линейкой быстро скакнула вверх, но у меня не было времени читать названия местности. — «Даже в полдень, 6-го числа, они еще могли что-то сделать. Но затем все дорожные узловые пункты настолько плотно паслись с воздуха, что движение могло осуществляться только поздно ночью. Здесь вот стояла 21-я танковая дивизия, здесь — 12-я танковая дивизия СС и учебная танковая дивизия. Но им не удалось образовать ударный клин.»
Голова кружится от цифр. Как все это запомнить? До этого разговора я и не подозревал, что здесь имелась еще и учебная танковая дивизия! Стоило бы наивно спросить 1-А: Танковая дивизия — это сколько танков? А танковый корпус? Но лучше не показывать свое незнание.
1-А загребающими движениями указывает на тыловые позиции: «У нас здесь стояло 8 дивизий. А теперь у нас нет ни железнодорожных сообщений ни грузовиков. Ночью, бывало, еще удавалось до них добираться. А теперь вообще нет никакого сообщения.» — «А самолеты?» — «Да что вы!» Майор задумывается, а затем яростно произносит: «Бог знает, почему так всегда здесь было: ни столько, ни полстолька, и никакой твердости в решениях. Думаю, от представления того, как будет проходить вторая высадка союзников, ОКВ и Фюрер должны повеситься в Берлине еще сегодня.» — «А Роммель?» — «Командующему это не грозит. Он думает совершенно иначе.» — «Он был здесь?» — «Здесь нет, Но поблизости.»
Я уже было собираюсь поблагодарить майора, но тут он бросает: «Известно, что на Острове стоит значительная концентрация войск: минимум 30 дивизий, и надо здорово поломать голову, чтобы понять, куда они нацелены».
Удивительно, что 1-А, чей голос звучит все еще возмущенно, начинает говорить с извиняющими интонациями: «А почему они должны высадиться в ЕЩЕ одном, может быть более труднодоступном месте, если у них уже есть проторенная тропинка? И фронтовая линия у Ла-Манша хорошо это подтверждает. С чего бы это англичанам захотелось бы нарочно ломать себе шеи? Но, несмотря на все это, вся 15-я Армия связана возможными событиями!» 1-А показывает кивком головы, что он не понимает решения, принимаемые в штабе Фюрера. Затем, сделав полшага назад, он бросает линейку в левый угол карты и ладонью накрывает большую область на ней: «Но даже здесь, в Бретани, и на островах Ла-Манша имеется некоторое количество войск, более 30000 человек — и даже танковый полк. Но он не может быть задействован. Нам надо готовиться к суровому испытанию. К примеру, у нас здесь давно не достает горючего и боеприпасов.» — «Как же будет дальше?» — «Это можно легко представить: чем больше ИХ высадится, тем тяжелее будет наше положение — это логично. Дальше вперед — вот сюда — и будет позиционная война. Но это звучит очень напыщенно, т. к. все позиции ни что иное, как траншеи, стенки и окопы — но никакой четкой линии. «— «А танки?» — «Танкам, в основном, придется всю игру простоять здесь. Видите ли, местность эта для танков неподходящая. Дальше, впереди, больше на запад, фактически есть еще танки, да проблема в том, что они закопаны.» — «Закопаны?!» — «Иначе они уже были бы уничтожены. здесь танки в большей опасности чем на поле боя. заросли кустарников и живые изгороди уменьшают обзор и за каждой из этих изгородей может стоять противотанковое орудие или солдат с фаустпатроном. Соединениям танков необходимо открытое пространство, чтобы суметь развернуться во всю мощь, а здешняя местность лишь сковывает их.»
1-А пожимает плечами в недоумении, словно показывая мне, что его вины в этом нет. «Дальше на запад иногда вспыхивают танковые дуэли, но у нас такого нет. Здесь больше наскоков и прощупываний. Никто не знает, когда высадка начнется на самом деле. Но одно известно наверняка: СКОРО! Натиск врага усиливается не по дням, а по часам. Что касается потерь, то они у противника огромные! Мы тоже не можем пожаловаться на их отсутствие.» — 1-А погружается в раздумья, из которых через мгновение выходит: «Меня удивляет то, что за нами, в тылу, еще парашютисты не высадились. Если они это сделают, будет нам жарко!» Опять впал в прострацию. А затем обращается ко мне с насмешкой в голосе: «Кто-то напечатает то, что вы здесь разнюхали?» — «Могу лишь надеяться на это!» — «Надеяться?! — произносит 1-А, — но если вы полагаете…» — он умолкает на мгновение, а затем продолжает: «Союзники понавезли сюда всякой всячины, целые завалы новых конструкций и полный арсенал специально оборудованных танков, к примеру — если мы говорим об этом: танки с пеленгаторами, танки-мостоукладчики и танки, которые могут укладывать на мокром песке парусиновую проезжую часть. А еще плавающие танки и подобную дребедень.»
С эти звучат как настоящее признание невиданных чудес и полное удивления. А я и не подумал раньше о том, что с обычными танками подобную высадку не могли начать. Танки-путеукладчики, настилающие дорогу из парусины: в дурном сне такое не приснится! Охотно бы взглянул на них.
Мое видение высадки союзников обретает все большую резкость. Мостоукладчики — охотно узнал бы, как они действуют. И эти танки-мортиры — могу лишь вообразить себе: навесной огонь, тяжелые «чемоданы», накрывающие сверху немецкие блиндажи. Едва ли возьмешь их простой гранатой. Но навесным огнем сверху, наверное, можно. Укрытия под городком Шмен-де-Дам были разрушены именно так.