Крепость
Шрифт:
В конце дамбы протискиваем машину сквозь узкие ворота. «Ничего другого, лишь бы завалиться где-нибудь!» — вздыхает водитель, остановив машину. И мне бы тоже! Мелькает мысль. А тот, сделав большой глоток из фляги, заваливается на заднее сиденье и дрыхнет без задних ног.
Медленно передвигая ноги, топаю вверх по горбатящимся булыжникам узкого проулка: Мон-Сен-Мишель — национальный памятник. При нормальном ходе событий, здесь все должно кишеть от экскурсантов. Сегодня же Святая Гора находится лишь в моем полном распоряжении. Узкая улочка словно вымерла. Даже шагов не слышно. Сувенирные лавки закрыты, по-настоящему забаррикадированы крепкими деревянными ставнями с перекрещивающими их, для полной безопасности, железными прутьями накладок. Кажется, что жители остаются в глубоком убеждении, что Союзники никогда и ни при каких условиях не будут наступать на Святую Гору.
Удивительна прочность строений: она почти такая же, как и возвышающиеся скалы. строительные элементы зданий соединяются друг с другом и друг над другом словно пчелиные соты и связаны множеством лестниц. Прохожу по темному коридору и внезапно обнаруживаю зал с тяжелыми романскими капителями, широкими каминами. Кажется, я открываю нечто неизведанное, что никому еще не открывалось.
Собор действительно древний. Как и светские здания, он стоит словно сердечник всей постройки. Никаких украшений. Все сведено к простоте и мощи. Сжатая в кулак природа…
Надо мной широко раскрыл пасть каменный лев. Тщательно пригнанные камни стен серого, устричного цвета, покрыты светлыми пятнами, будто от проказы и зелеными пятнами мха. Каждый шаг отдается гулким эхом. Лестницы постоянно разветвляются от моего основного пути, они ведут к выступам стен, с которых можно обозревать, сквозь бойницы, илистую местность у подножия Горы.
Справа открытая дверь. В помещении, куда она ведет, стоит кромешная мгла. Лишь далеко в глубине, видна светлая полоска узкого церковного окна.
Проходя дальше, под вытянутыми шеями ощерившихся открытыми пастями рожиц водостоков, попадаю на каменное крыльцо аббатства. Между валиками романского дверного свода ласточки столь искусно разместили свои гнезда, словно они являются частью архитектурного замысла.
Ласточки то и дело шныряют туда и сюда, принося корм птенцам. На пороге лежат несколько мертвых, посиневших, едва вылупившихся из яйца птенцов.
Сумрачно темный, романский зал завораживает меня. Стены, в межэтажных перекрытиях, разделены черными, плотно сжатыми балками: церковь. Никаких необычных сортов древесины, никаких декоративных украшений. Алтарь являет собой гранитную плиту. Камень колонн показывает всю свою красоту. Он охристого цвета. Лишь одна единственная колонна снизу доверху окрашена в красный цвет, как убитый, кровоточащий ствол.
Мои шаги гулко звучат под куполом, В то время как я прохожу к готическому клиросу. Прислоняюсь к колонне. Сквозь ткань формы чувствую холод камня.
Пора позаботиться о постое!
Когда вижу в столовой камин, такой огромный, словно в нем кто-то живет, понимаю: это-то я и искал. В камине горит яркое пламя.
Вино! Чтобы полностью отдаться наслаждению, закрываю глаза и запускаю мыслей своих кино, чтобы спроецировать все внимание на видах Нормандии наложенных на внутренне содержание отдельных, слышанных ранее, песен. И лишь сделав это, глотнув, задерживаю вино во рту, перекатываю его языком и впитываю вкусовыми рецепторами языка и рта.
Полегчало. Парю. Мог бы взлететь в небо. Как это называется? Ощутить себя Богом.… Все отлично. Не могу пожаловаться.
Хозяйка подает замечательный, роскошный омлет — в сковороде с ручкой, длиной в метр, приготовленный прямо над огнем камина. Женщина жалуется, что солдаты по соседству все разграбили. После бомбежки, в городке неподалеку, они достали из развалин все, что было стянуто заклепками и гвоздями. «О, ангел Господень! Оборони! \ И речи постыдные прекрати. \ Ведь, к сожалению, это — война…» Охотно процитировал бы мое любимое стихотворение Клаудиуса.
Хочу спуститься к воде еще раз. Услышав это, хозяйка остолбенело застыла у камина. Может быть, я плохо поел?
Нет, очень даже хорошо, но хочу просто размять ноги, может быть как раз потому, что омлет очень хорош. Это ее успокоило.
Перед воротами лежит белый челн с окрашенным в синий цвет буртиком комингса. Вокруг, в илистом песке, видны следы ног. Вдали по дамбе едут два велосипедиста. слышу как они говорят с часовым, стоящим спиной ко мне.
Иду вдоль скалы. Вокруг скалистого основания, словно могучий вал, лежат огромные блоки красноватого гранита. Наслоения нанесенной масляной пленки окрасили самые верхние в черный цвет. В тине повсюду торчат стволы деревьев. Земля выглядит без воды плоской и скучной. Побережье выделяется голубой полоской.
Светлое молоко неба все более покрывается облаками. Спустя немного времени, островки облаков сливаются в одно взлохмаченное поле. Прямо над горизонтом принимают они пастельно-фиолетовый оттенок и становятся темнее, чем море. Утопающее в облаках солнце бросает на прилив теплый, желтый, почти оранжевый свет, который, отражаясь, освещает все пространство от воды до утеса, на котором я сижу.
Вода прибывает. Свет приобретает все большую теплоту и вдруг — должно быть солнце сейчас довольно низко стоит — вся небесная сфера снизу окрасилась в красный цвет. В западной стороне море горит красным пожаром. Даже последние узкие полоски песка начинают пламенеть. Лишь скал не касается этот небесный огонь. Они стоят, будто черные гномы среди пламенеющего заката.
Не могу более выносить это великолепие. В облачном покрывале появляются матовые пятна, и вскоре красный свет вечерней зари напоминает узкую улыбку неба прямо над горизонтом, а затем растворяется, словно под взмахом невидимой десницы. Небесная сфера темнеет, приобретая черно-серо-фиолетовый цвет.
Ровное, накатывающееся море издает дрожащий шум. Этот звук пронзает меня насквозь. Стараясь избавиться от него, делаю попытку «настроить» свое тело на эту вибрирующую волну, чтобы создать своего рода резонанс. Когда шум совпадает с ударами сердца, чувствую себя так, словно не только я прислушиваюсь к нему: Все вокруг напряженно прислушивается к этому шуму, каждая песчинка, каждый камень. Наконец шум стихает. Облегченно вздыхаю.
Появился тонкий серп луны. Серп плывет в прорехе меж облаков в волнах собственного слабого света. Яркие блестки прыгают по мелкой ряби воды. Тут наплывает дрожащая, нежная пелена и затягивает лунный серп, напоминающий теперь лишь разводы света.
Это море, эта серебристая луна, эта дымчатая голубизна шелковой чадры лунного серпа с тонко очерченными складками…
Делаю несколько шагов по мелкому песку. Он настолько рыхл, что проваливаюсь в нем по щиколотку, но я знаю, что он влажен и потому тверд, и это позволяет мне дойти до блестящих серебром полос, что далеко впереди светятся на тонком берегу и снова исчезают.