Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

Его неприязненное отношение ко мне могу объяснить лишь тем, что он не уверен, т. к. не знает наверное, как обстоят дела в Берлине. А так же тем, что не знает, известна ли мне его роль в этой подлой игре или нет. Но одно ясно: его еще не проинформировали об аресте в Бресте и Ла Боле. Из того, как он выглядит, и как говорит, абсолютно ясно, что ему неизвестно об аресте Симоны.

Но совершенно невероятно, чтобы здесь не знали того, о чем давно известно в Берлине. Я бы многое отдал, чтобы увидеть, каким образом минуя Париж, такая информация попала в ОКВ. Неужели рука, чью защиту я ощущаю над собой, является рукой Масленка? Жаль, что не нашел времени выпытать у него подробности….

Тут я прерываю себя: не будь простачком! Бисмарк, эта жирная свинья, может просто притворяться. Уж это-то он научился делать!

Бисмарк и эта Купперс! Пока эта дамочка была на базе, она не могла делать гадости. С доносами напрямую у нее ничего бы не вышло. Об этом тут же бы знала вся база. Но вот по пути в Париж, когда ее задание было выполнено, ей надо было бы сбросить весь этот груз. Точность солдатского радио из Кале окончательно все запутывало, и конечно трудно было найти конкретный источник информации. Нужно было лишь белошвейке Соне заявиться на базу и доказать необычную связь «французских женщин» с морскими офицерами — и тут же прекратилась бы лавина веселых историй…. Отчетливо вижу как Бисмарк разыгрывает из себя токующего тетерева, а подруга Соня живо и выразительно украдкой бросает по сторонам быстрые взгляды. Все по пословице: Капля камень точит…

Время до полудня пролетает быстро, в каком-то необъяснимом напряжении. Из сообщений о высадке противника на побережье ясно, что наша авиация вообще не принимает участия в боях, словно у нас нет ни одного самолета. Снова и снова подхожу к огромной карте. В каждом новом сообщении с побережья чувствуется какая-то ложь, какая-то недосказанность, из чего пытаюсь все-таки составить целую картину происходящего: мне уже более-менее ясно как происходят события. Первые британские и американские десанты во вторник, сразу после полуночи — так нам сообщили — высыпались на наши головы с закрытого облаками ночного неба. Эти отчаянные парни прыгали сквозь облака.… Затем корабли поддержки открыли отсекающий огонь по передовым частям наших войск. А собственно высадка началась по высокой воде прилива в 3 часа ночи. Было ясно, что они придут по высокой воде прилива. Это проще пареной репы: ведь в таком случае десантные корабли легко преодолеют прибрежные заграждения и минные поля.

Два радиорепортера вернулись из полной приключений поездки в Гавр: железнодорожное сообщение прервано, на улицах километровые колонны танков.

Они рассказывают, что союзники разделили побережье: британцы по обе стороны реки Орнэ, американцы — западнее, в устье реки Вир и выше, на полуострове Cotentin. В первые же часы, судя по всему, высадились дивизии полного состава. Неужели на нашей стороне никто не заметил на острове такого огромного количества людей и техники, готовых к гигантскому прыжку? Абвер все проспал.

Этот зловещий второй фронт! Теперь-то он, в случае, если союзники удержатся, откроется в полной мере. А что на юге? Почему никто ничего не просчитывает?

Бисмарк не засиживается за своим письменным столом стиля а-ля Луи XVI. выпрямившись во весь рост, он вышагивает по всему зданию: подбородок почти лежит на узле галстука. Еще более бросается в глаза и то, что где бы он ни появился, на голове красуется предписанная уставом высокозадранная жесткая фуражка. Может быть и из-за того, что она придает ему более важный, чем в обычное время, вид.

Почти во всем здании царит какая-то странная, подчеркнутая старательность в работе: все эти засранцы изображают ужасную занятость. При этом отмечаю, что вся эта сволочь сумела внезапно придать такую значимость своей работе, что теперь-то уж точно нельзя представить без них Париж.

Всем предписано иметь при себе пистолеты. Пока меня не было, Бисмарк устроил проверку пистолетных кобур: два зондерфюрера, кинорепортер, вместо предписанных пистолетов имели в кобурах лишь сигареты и зажигалки. Говорят, Бисмарк чуть не взорвался от ярости.

За обедом Бисмарк заносчиво демонстрирует нам, что он совсем не тот человек, который может попасться на удочку союзников. Знает он этих британцев: сплошь обман и блеф, колосс на глиняных ногах. Гнилые и бессильные — ткни пальцем — развалятся.

Адъютант тут как тут: «Гнилой Альбион!»

Бисмарк выпрямляется, словно палку проглотил и зычно кричит: «Верно!»

В это время где-то там, на нормандском побережье рекой льется кровь, а здесь обжирается весь этот сброд, сопровождая жрачку высокопарной болтовней.

Бисмарк буквально погружен в свою новую роль великого полководца, который все еще не решил, куда же направить свои войска. Временами, отложив в сторону вилку и нож, поставив локти на стол и уперев тяжелый подбородок на сомкнутые пальцы рук, Бисмарк размышляет даже не закончив есть. Как раньше шумно было в столовой, так сегодня молчаливо наше собрание. Никто не осмеливается нарушить ход мыслей Бисмарка.

Должно быть, Йордан поймал мой взгляд: заметив, что я смотрю на него, он драматически закатывает глаза. Словно по принуждению повторяю его действия.

Удивляюсь, как это Томми не додумались забросать минами бухту Сены. Не служит ли это косвенным доказательством того, что Томми сами собираются там высаживаться? Очевидно, что фельдмаршал Роммель ожидает настоящую высадку именно здесь. Никто практически не говорит о том, к примеру, что бухта реки Сены хорошо защищена от западных ветров, которые при высадке десанта могли бы создать серьезное препятствие или даже сорвать саму высадку.

В волнении решаю зайти в канцелярию. Писарь — унтер-офицер, дает мне прочитать последнюю сводку Вермахта.

«Среда, 7 июня 1944 года. Главное командование Вермахта сообщает: операция противника по высадке десанта на северное побережье Нормандии, на участке между Гавром и Шербуром в течение всего дня поддерживалась сильным огнем военно-морских сил. Высаженные в тылу обороняющих побережье немецких войск авиадесантные части противника должны были облегчить высадку основных сил и препятствовать подходу немецких резервов. После непродолжительных, ожесточенных боев силы противника были измотаны, а при высадке десанта с воздуха им понесены тяжелые потери благодаря меткому огню зенитчиков. Однако противнику удалось высадиться с моря во многих местах. В ходе нашего контрнаступления большинство предмостных укреплений врага были разрушены. Множество десантных кораблей лежат сгоревшими перед побережьем…»