Шрифт:
Солнечные лучи впивались в кожу хуже веревок, которыми были стянуты запястья. Невыносимая боль от того и другого усиливалась от ощущения ужаса перед предстоящей казнью, неминуемой, казалось, вот-вот состоящейся, и ужасающей по своей жестокости. Так казнили только варвары да кровожадные польские дворяне, во времена Речи Посполитой. Полные злобы, холодные как сталь зрачки Седого сверлили её насквозь. Он что-то кричал ей прямо в лицо, но она уже не слышала слов. Она молила бога, чтобы он дал ей умереть раньше, чем она почувствует дикую боль, разрывающую её тело на куски. Седой занес руку с кинжалом над веревкой, удерживающей привязанными к колу у земли две молодые сосны, к которым были привязаны её руки. Воздух вдруг стал густым, тягучим, сквозь
Жаркий июльский полдень встретил карету, ехавшую по разухабистой дороге, серой пылью и стайкой воробьев, чирикающих что-то о своем и мучительно искавших лужу, чтобы, наконец, напиться. Конец июня выдался на редкость жарким для Зеленого хутора, куда тащилась почтовая карета, запряженная двойкой лошадей, уже испускавших дух от жары, под ударами хлыста местного почтового кучера Данилы. В карете сидела девушка лет двадцати, с черными, как смоль волосами, вьющимися по ее плечам крупными кольцами, ее мечтательные карие глаза смотрели куда-то ввысь, а ямочки то и дело появлялись на щеках от невольной улыбки. О чем она думала? О родном доме, который оставила много лет назад, о приятной встрече с людьми, с которыми провела все детство…о многом. Напротив нее сидела молодая компаньонка, — синеглазая, розовощекая очень красивая девушка, с саквояжем на руках. Рядом с ней дремал карлик восточной внешности, хотя назвать его карликом, скорее всего, было бы неправильным, его туловище было вполне нормальных размеров, руки казались неестественно большими, а вот ноги были действительно короткими и не доставали до пола кареты. При нем тоже был саквояж, но гораздо меньших размеров. Рядом с карликом сидел юноша, взъерошенный и немного сутулый, однако довольно приятной внешности, в пенсне.
Мечты и размышления прервал голос Данилы-кучера, который завопил: «Тпруууу!»
Взгляду девушки предстали кованные железные ворота с витиеватыми узорами. За ними виднелась стена усадьбы, густо увитая диким виноградом. Голубые стены, крашеные явно лет десять-двенадцать назад — не меньше, просвечивали сквозь густую зеленую листву. Женщина лет сорока пяти, моложавая, с приятным добрым лицом, довольно грузная, со светлыми седоватыми волосами, закрученными в гульку на затылке, в белом фартуке, поверх темного простого платья, с громким воплем «Барышня! Барышня приехала!» кинулась к воротам и, открыв их, вцепилась в ручку дверцы кареты.
— Матушка наша! Голубушка наша! Родная Вы наша! — запричитала она…
На родину, в Зеленый хутор, вернулась после многих лет отсутствия княжна Дарья Домбровская.
Карета остановилась напротив каменной лестницы, ведущей к входу в усадьбу. Даша сама открыла дверь кареты, и хотела, уже было по привычке спрыгнуть на землю, как вдруг увидела протянутую мужскую ладонь. Недолго думая, всунув в нее свою ладошку, она выглянула и …обомлела. На нее смотрел широкоплечий, статный, черноволосый молодой мужчина, с красивыми, глубокими, темно-серыми глазами. Белая сорочка, черный атласный пояс, рука сильная, с длинными аристократичными пальцами…
— Здравствуйте, барышня, Дарья Дмитриевна!
Голос его был мягкий, глубокий, бархатный! Одной фразой она была околдована. Как зачарованная, опираясь на его руку, она вышла из кареты и больше ничего не слышала: ни воплей Марфы — жены управляющего, которая голосила: «Барышня! Дашенька наша! Приехала…» Ни вопросов о том, куда нести багаж, прислуги Ульяны. Она смотрела в его глаза и не могла произнести ни слова.
— Барышня.
Его голос вывел ее из оцепенения
— Вы меня узнали, барышня, я Никита, ваш Никита, матушка ваша нас как брата с сестрой воспитывала…
— Никита! Выдохнула она, и память, словно по волшебству, с дикой скоростью стала прокручивать картинки детства.
Розовое платье, синий тряпичный мяч, соседский сын Петруша, приехавший в гости, Никита, не подпускающий Петра ни к мячу, ни к ней самой. Драка… разбитая губа, плачущий Петруша, забрызганный Петрушиною кровью подол розового платья, разгневанный папенька, треплющий за шиворот Никиту, и маменька, словно тигрица кинувшаяся на папеньку, вырвавшая Никиту из его рук…
Буквально выпрыгнув из кареты, она по-сестрински обняла его. От него пахло мятой, ромашкой, полем, чем-то родным и таким далеким.
— Никита! Мой Никита! Пойдем в дом, сейчас же! Немедленно! Ты мне все — всё расскажешь…
— Барышня! — разрывалась Марфа, — А где же тетушка ваша, она же должна была ехать с вами! А это ж кто за карла! Кто это с Вами, барышня!
Даша развернулась и приказала.
— Собери людей, Марфа, мужа позови, раз и навсегда все точки над «и» расставлю…
Казалось, солнце никогда не устанет светить, и вечер никогда не начнется. Во дворе усадьбы собралась разношерстная дворня. Крестьяне ждали, переговариваясь между собой. Наконец открылась дверь и на порог вышла Даша в сопровождении Ульяны, Марфы и ее мужа-управляющего Порфирия — мужчины лет пятидесяти, с ними был карлик, и парень в пенсне.
— Итак! Для тех, кто меня еще помнит и узнал — здравствуйте, я рада вас видеть, для тех, кто не знает или забыл — меня зовут Дарья Дмитриевна Домбровская. Я — дочь Дмитрия Алексеевича и Марии Сергеевны, ваших хозяев. По завещанию матушки моей покойной, имение переходит ко мне в полное и безраздельное владение. Это — она указала на карлика: — Ли Чжоу — китайский лекарь. Он свободный человек, мой сопровождающий и друг папеньки, жить будет здесь, почитайте его и не обижайте. Это — она указала на парня в пенсне — сын господ Федяевых и ваш новый доктор, Петр Николаевич. Приехал он практиковаться в медицине после академии. Родителей его вы все знаете — они живут в соседнем поместье, он будет бесплатно лечить Вас и Ваших детей. Прошу любить и жаловать! Каждый из вас, моих крестьян, может обратиться к нему в любое время, и он обязательно поможет… Это — она указала на синеглазую девушку — моя прислуга — Уля, если кто не признал.
Она оглядела толпу. В безмолвной тишине раздался вопрос:
— А что теперь с нами-то?
— С вами будет все в порядке. Порфирий, по-прежнему, управляющий. Все жалобы и тяжбы лично ко мне! Порфирий! проводи Петра Николаевича! Марфа, прикажи занести багаж и устрой Ли.
Железные нотки в голосе Даши сменились мягкими, она вновь обратилась к дворне:
— Прошу Вас — не беспокойтесь, сейчас пока имением владеет батюшка мой, Дмитрий Алексеевич, но к концу следующего месяца имение перейдет ко мне. Не обижу никого.
Надо отметить, что Дарья была весьма прогрессивной девушкой, в свои двадцать лет знавшей английский, французский и понемногу польского, венгерского, словенского, и прочих южнославянских языков, преобладавших в великом множестве в Любляне, где они с родителями провели последние годы; также владеющей науками, возможно только по верхам, которые только набирали силу. Она, наравне с Петром, окончившим Люблянскую академию, была ее вольной слушательницей. Ей нравилось изобретение связи через расстояние, и она привезла с собой, с батюшкиного позволения, немыслимое количество новых приспособлений, которыми намеревалась удивить соседей по усадьбе.