Крепостной шпион
Шрифт:
Другим направлением поиска были братья Игнатовы — Валентин и Пётр. Удуев даже пожалел, что отпустил Петра тогда ночью, но буквально через час раскаялся в своём недоверии.
Пётр Илларионович Игнатов, брат отравленной в кабаке Медведева Марии Игнатовой, как обещал, сам пришёл к ротмистру.
— Не ждали, что слово сдержу? — спросил он, опускаясь устало на скамью.
— Согласен, не ждал.
После бессонной ночи Михаил Валентинович воспринимал происходящее вокруг как сквозь лёгкую дымку.
— Арестуете
— Ну зачем же. Нет. Если уж я тогда ночью над двумя трупами Вас не арестовал, то теперь это глупо совсем. Кстати, поблагодарить хочу.
Удуев взял со стола большой гербовый лист с печатью и показал его молодому человеку.
— Только вчера утром доложил об англичанах, а они, смотри, вон как. Уже отметили меня письменной благодарностью. Боятся шельмы заграничных каторжников, и мне почему-то кажется опаснее наших отечественных.
— Вы знаете где теперь Иван Бурса? — спросил Пётр Игнатов, из вежливости разглядывая бумагу.
— Нет, — вздохнул Удуев. — Я предполагал, ты мне об этом что-нибудь скажешь. Знаешь что вчера случилось на Конюшенной?
— Слышал, — возвращая листок сухо отозвался тот. — И, думаю, нужно теперь же поставить охрану вокруг дома. Иначе барышне Покровской Анне Владиславовне жить осталось, может быть день, а может быть и того меньше.
— Вот, прямо день, — почти обиделся ротмистр. — У него что полк здесь в Сухом канале спрятан?
— Ну не полк, а банда из 40 человек.
— Объясни ты мне, наконец, — Удуев уже с трудом удерживался, чтобы во весь рот не зевнуть. — Расскажи, что же случилось на самом деле? Ты же больше моего знаешь про это дело. Нам делить с тобою ничего. У нас с тобой одна цель — зверя изловить.
Рассказ Петра Илларионовича Игнатова поразил ротмистра до такой степени, что Михаил Валентинович, совсем уж засыпающий за своим огромным служебным столом, окончательно проснулся.
Многое повидал за свою жизнь ротмистр Удуев. Но ещё ни разу не сталкивался с подобной изощрённой и жестокой историей.
Собственно, это была всё та же история о несчастных влюблённых Иване и Марии, лишённых родительского благословения и по произволу родительскому запроданных в рабство. Только новые детали предавали этой истории уж совсем другой жутковатый оттенок.
Первое, что выяснилось со слов Петра Игнатова, было то, что не сам отец, не по доброй воле вписал родного сына в число проданных с деревней крестьян. У Семёна Петровича Турсова были большие карточные долги. И как-то ночью в дом к нему пришли спросить этот долг.
Пётр рассказал, что пришёл неизвестный никому молодой дворянин, а на руках у этого дворянина были все перекупленные векселя Семёна Петровича. В обмен на векселя тот потребовал жуткую услугу. Семён Петрович Турсов отказал, но тот пришёл к нему на следующий день уже в сопровождении околоточного и двух полицейских. И выбор здесь был простой — либо в долговую яму в середине зимы, либо выполнить невозможные условия. Семён Петрович уже и сам по себе ненавидел сына. Не мог простить ему ослушание.
Напился пьяным. Три недели не просыхал, мучился, вероятно, совестью, но ведь подписал-таки, подлец, подушный список с внесёнными туда именами Ивана да Марьи.
Братья Игнатовы потратили немало времени и сил стараясь разузнать хотя бы имя того графа, что выкупил векселя Семёна Петровича Турсова и организовал дело. Увы, не удалось даже составить представление об облике дьявола. Единственной зацепкой была оригинальная, по всему очень дорогая, трость с резным нефритовым набалдашником в форме человеческой головы.
Далее, по сведениям Петра Игнатова, молодые супруги были дважды перепроданы и в конечном счёте оказались собственностью Ивана Кузьмича Бурсы.
Только тогда их силой забрали и привезли в усадьбу негодяя. Их держали вместе, в одной комнате, кормили с барского стола. Давали нормально одеваться, даже баню разрешали посетить раз в неделю. Но каждую ночь усадьба наполнялась дикими криками — это кричал Иван Турсов.
Каждую ночь Марью выводили во двор, прямо перед окном его супруга, раздевали догола, привязывали к деревянной рогатине и напускали на неё здорового хмельного крепостного мужика. Её даже не били. Но в первую ночь мужик был один, во вторую их было два, в третью — три. И так продолжалось целый месяц.
Иван Игнатов охрип от стонов и почти ослеп от слёз.
При всём этом Бурса сам либо спал с заложенными ватой ушами, либо стоял на балконе и наслаждался этими криками.
На 32-й день мужиков не оказалось. Когда Марью раздели и привязали к рогатине, палач притащил на ремне небольшого ручного медведя с подпиленными зубами.
Удуев не перебивал рассказчика в течение, наверное, нескольких часов. Потом Пётр замолчал. Он сидел на скамейке перед ротмистром, сдавливая кулаки. Ему было очень трудно обо всём этом впервые рассказать.
— А поджог тоже дело рук Бурсы? — спросил Удуев.
— Да, — отозвался Пётр. — Одним поджогом он уничтожил сразу всех своих врагов. Кого спалил заживо, а кого подвёл под суд. Только мне и брату удалось бежать.
Полные слёз и отчаяния глаза молодого человека смотрели на жандармского ротмистра.
— Михаил Валентинович, мы должны отомстить за муки, за их, оборванные рукой злодея, молодые жизни. Помогите нам.
Ближе к полуночи, когда несчастная Анна лежала почти без чувств в своей спальне, а Удуев напрасно спешил на квартиру к злодею, к хозяину особняка на Конюшенной подошла попрощаться княгиня Наталья Андреевна.