Крещатик № 94 (2021)

Альманах

– А копни любую биографию нашего представителя истеблишмента, – смеющийся Ленц жестом закавычил последнее определение, – и ты увидишь фарцовщика.

– Причём перепродающего пластинки «Дорз» или «Битлз», – поддержал тему Лутковский.

– Совершенно верно, – согласился Сикорский и разлил текилу по стаканчикам. – Революция – вполне коммерческий продукт. Всё на продажу – перманентная революция Троцкого и культурная революция Мао оформляется в коммерчески успешную революцию № 9 Леннона. Я, когда в Китае был, – неожиданно переменил тему Сикорский, – зашёл в их национальный музей. Зал Мао. Туристов тьма. Фотографируются под портретами и красными знамёнами. На лицах щирые улыбки. Тут же отправляют фотографии на свои вонючие странички в социальных сетях. Считают лайки.

– Ну и что? Я в Освенциме такое видел, – сказал Ленц.

– Вот именно, что в этом нет ничего удивительного, – отчего-то обрадовано сказал Сикорский. – Простое любопытство. Люди хотят всё увидеть своими глазами – и «танцы верности» председателю Мао, и газовые камеры нацистов. А увиденное зафиксировать. Потому что это зрелище. Чем масштабней зрелище, тем больше людей стекается к нему, и в этом рефлекторном порыве люди незаидеологизированы. Идеология накрывает позже, когда любопытные становятся непосредственными участниками событий. Приходят посмотреть на событие своими глазами и втягиваются в пространство происходящего.

– Революция как арт-пространство. Я как-то писал об этом, – перебил друга Лутковский.

– И что? – спросил Сикорский.

– Почти никто не заметил. Даже срача в комментах не было.

– А твои выводы? – спросил Ленц.

– Мои выводы сомнительны. Как и всякие выводы. А вообще я писал тогда про сцену как главный центр революций. О том, что без сцены невозможен удачный протест. И, собственно, неважно, кто на ней стоит – фанатик, мошенник, придурок или рок-звезда. Важно, что сцена под объективами мира. А это, согласитесь, заводит толпу.

– Толпа – это некорректный термин в данном контексте, – заявил Сикорский. – Толпа бывает неуправляемой, но здесь, под сценой, она мутирует в революционную массу, которой можно спокойно дирижировать.

– При наличии дирижерского таланта, – вставил Ленц

– Совершенно верно, – подтвердил Сикорский, кивнул головой и продолжил. – Кто под сценой? – люди. В сущности, они не слышат тех, кто на сцене, это не важно, так как они слушают друг друга. Именно эта возможность – быть наконец услышанным, и притягивает на подобные события публику. Быть впервые услышанным – это так важно для маленького человека. И здесь, в этом винегрете, он впервые в полной мере ощущает себя большим, значимым, частью чего-то великого, эпохального, от которого зависит история, о чём можно будет рассказывать детям и внукам.

16

Не найдя конкретного сюжета для вероятного литературного произведения, друзья посмеялись над возможными вариантами, такими как: солдат приходит с фронта и с упрёком наблюдает, что происходит вокруг. Офицер «Правого сектора» секирными доводами убеждает отца-ватника вступить в добровольческий батальон. Батя вступает и вскоре становится комбатом с позывным «Батька», сменив на этом посту погибшего сына. «Или вот, – предложил Лутковский, – приключения беженцев из Донецка в Киеве».

– У нас беженцев нет. Согласно официальному определению, они «переселенцы», – заметил Марк.

– Да, это тема, с беженцами, – весомо сказал Феликс. – Может получиться ситуативный бестселлер. Донецкая ментальность в нашей действительности. Но нам этого не писать, мы, к счастью, не беженцы.

– У меня есть знакомые беженцы, – заявил Лутковский. – Живут в нашем доме. Нормальные люди. Я почитываю блог одной из девочек.

– И как? – спросил Сикорский.

– Патриотизм зашкаливает. Но, по-моему, мечтает съехать в Канаду.

– Не съехать, а съебаться, – угрюмо уточнил Ленц, присев на корточки и облокотившись спиной об забор. – Тут у нас в Киеве их, конечно, «по-королевски» приняло местное бычьё. С размахом. Как людей второго сорта. От этого приёма и патриотизм у многих.

– Думаешь, показной, маскировка? – спросил Лутковский.

– Нормальная реакция загнанного существа. Мимикрия, – ответил Ленц.

– Ну, ты совсем о людях как о животных, Марк, – возмутился Лутковский. – По-твоему, все следуют животному инстинкту, и чувство патриотизма не присуще никому.

– А я и патриотизм считаю животным инстинктом, – ответил Ленц.

– Да ну тебя. Напился уже как зюзя, – с досадой сказал Лутковский.

– Для социологии нужна выборка побольше чем два-три человека, – заметил Ленц, – а у нас знакомых беженцев по пальцам одной ноги посчитать можно. Критическое меньшинство.

– Почему ноги? – пожал плечами Сикорский, – ах да, беженцы, бегут. Убогое сравнение, – Сикорский закурил. – Но ты не прав, Марк, относительно меньшинства. Сейчас меньшинство – это мощная политическая сила. Вернее, инструмент. Всё просто – для эффективного управления большинством следует выделить из него меньшинство, любое, на выбор – сексуальное, религиозное, национальное – и начать агрессивно защищать их права, навязывая всем прочим их идеологию. Агрессия порождает агрессию. Меньшинство перестают брезгливо не замечать, и люди начинают в раздражённой злобе их ненавидеть, сначала про себя, после объединяться в группы, движение. И вот тогда, на этих эмоциях можно решать геополитические или внутренние вопросы социума.

– Ну, наше меньшинство, я имею в виду беженцев, точно защищать не станут, – усмехнулся Лутковский. – Во всяком случае, в обозримом будущем.

– Обозримое будущее не простирается дальше пяти минут, – наставительно сказал Феликс. – Пора бы это знать. Но если пройтись по логической цепочке, то вырисовывается следующая картина. А именно – вслед за революционером появляется контрреволюционер. Это мы уже видели. Далее, от того и от другого отпочковываются десятки, сотни малоумных ублюдков, знающих, как обществу, народу жить дальше. Их борьба за существование неизбежно повернёт революцию к эволюции. Выживет не сильнейший, но приспособившийся. Так было всегда. Так что, цветы и плюшевые медвежата на могилы погибших.

– И при чём тут беженцы? – спросил Лутковский.

– Как это при чём? – удивился Сикорский. – Пострадавшая сторона, перед которой метрополия должна испытывать глубокое чувство вины.

– Судя по репортажам самих беженцев из поликлиник и прочих присутственных мест, пока что именно их призывают к этому чувству, – усмехнулся Лутковский.

– А помните, во время первого Майдана была такая листовка: «Не мочись в подъезде, ты ведь не донецкий», – спросил друзей Сикорский.

– Я помню, – ответил Ленц.