Крещенский апельсин
Шрифт:
– Но я не знаю никакой Р.!
Самсон вскочил. Он чувствовал, как пунцовая краска заливает не только его лицо, но и тело: узнав библейские строки, он в ужасе смотрел на свой живот – не намекает ли госпожа Май, что в момент его пробуждения видела его постыдно оголенный волосатый живот? В его воображении возникла пленительная фигурка аптекарши. Неужели мадемуазель Лиркина раскрыла их с Фалалеем инкогнито?
– Сядьте, милый друг, сядьте, и не волнуйтесь так. – Ольга нахмурилась, но тут же задорно рассмеялась. – Может, третья поклонница вам известна? «Лучезарный и чистый, сияющий и просветленный! Если когда-нибудь тебе нужна будет моя жизнь, тебе достаточно будет только войти в мой дом – и подобно проснувшейся от жизни Магдалине, я омою твои прекрасные ноги ключевой водой и оботру их своими распущенными волосами, благословляя каждый волосок на твоей икроножной мышце… » Дальше читать не буду, стиль царапает слух своей эклектичностью. Подпись – ваша О. Кто это?
Самсон, усаживаясь, обречено махнул рукой:
– Читайте и четвертое. Все одно, ничего не понимаю.
– Читаю исключительно по вашей просьбе, дружок, – госпожа Май посерьезнела, – хотя письмецо так себе. Простенькое. Из жанра любовного послания выбивается. Слушайте. Здесь всего несколько строк: «Дорогой Самсон! Увидев вас, я поняла, что именно вы суждены мне Богом. А поскольку вы оказались в руках сатаны в человеческом обличье, я спасу вас – и убью сатану. Навеки ваша А. »
– Выбросите эти письма на помойку, – предложил сердито Самсон. – Они ведь не требуют ответа. И слышать их больше не хочу.
– Это меня радует, однако, красота – страшная сила. Пожалуй, мы опубликуем их в журнале.
– Зачем? – Самсон побледнел. – Чтобы я стал посмешищем всего города?
– А мы имя ваше уберем, – темные глаза издательницы светились вдохновением и восторгом. – А письма поместим под рубрикой «Искусство любовного письма». Такой рубрики у нас еще не было! Она даст нам прирост подписчиков!
– А обо мне вы подумали? – Самсон вспыхнул, снова вскочил, притопнул ногой. – Подумали?! Это непорядочно по отношению к женщинам, которых я… я… нечаянно… подвиг…
– Хорошо, хорошо, дорогой мой, не огорчайтесь. – Ольга Леонардовна аккуратно сложила письма отдельной стопочкой и сунула их в карман своего сиреневого балахона. – Я просто размышляю. Вслух, такова уж моя стезя. И я всегда думаю о журнале. Он мое единственное и драгоценное детище. Не считая вас, милый.
Ольга скользнула к юноше, дружески приобняла его и поцеловала в лоб.
– Идите в редакцию. Через четверть часа – общий сбор. А я пока подумаю: выносить ли идею о новой рубрике на обсуждение.
Самсон, оказавшись в объятиях Ольги, внезапно вспомнил о матери, оставленной в Казани. Ольга Леонардовна показалась ему совсем родным человеком. Он поймал руку редакторши и поднес к губам. Так он всегда делал, когда хотел приласкать матушку. Как он по ней соскучился! И он обещал ей написать на другой день по прибытии в Петербург, надо выкроить минутку.
В редакционном помещении уже было накурено. Фалалей сидел нога на ногу в кресле и пускал в воздух фигурные клубы дыма. Журналистская братия встретила Самсона приветственными возгласами.
– Отоспался, братец? – хохотнул Фалалей. – А я с утра уж побегал да кое-что разузнал.
– Погодите, Фалалей Аверьяныч, – остановил его недовольный Треклесов, – попозже похвастаетесь. Самсон Васильевич, вы как работаете: с голоса или с руки?
– Я еще не знаю, – признался Самсон. – И не знаю, как строчки считать.
– Ну считать мы вас быстро научим. Как только народец разбежится да потише станет, все растолкую, – с готовностью пообещал Треклесов. – Но если вы будете диктовать материал, то можете Але. Она застенографирует. А если печатать нужно с рукописи, то у Аси «Ремингтон» всегда готов. Может, уломаете, и даст вам самому отпечатать.
– Я пока машинописью не владею. Лучше уж от руки писать буду. Ночами, когда вдохновение придет.
– Правильно, – подал голос из-за дальнего стола Платонов, – ночью хорошо работается. Особенно если днем как собака по городу носишься. Я тоже всю ночь корпел да Эдмунда проклинал. Раз болен, сиди дома. А он с барышней в ресторанном кабинете уединился. Невзрачная барышня. С телефонной станции.
Сыромясов, пыхтя, отогревал у печки замерзшие на улице руки, похлопывал ладонями по изразцам.
– Злишься ты, Иван, что не с тобой барышни гуляют, – сказал он, бросив взгляд на часы, – вот они у тебя невзрачными и получаются. А наши барышни – самые лучшие. А если их еще и приодеть в соответствии с последней модой…
– Интересно, пожалует ли сегодня господин Либид? – тихо спросила Ася. – Поправился ли он?
– А мне интересно, как он мог встречаться с какой-то телефонисткой, если он и разговаривать не может? – язвительно заметила Аля. – Ведь у него рана гортани.
– Изъясняется жестами, – хихикнул Фалалей. – С дамами можно и без слов понять друг друга.
– Если господин Либид захворал, то Синеоков придет, – глубокомысленно изрек Платонов, отрываясь от исчерканной рукописи.
– Вы Синеокова со мной спутали, Иван Федорович, – многозначительно поправил переводчика дон Мигель, – я о своем долге не забываю.
– Не вижу связи между первым и вторым, – недоуменно пробурчал Треклесов. – И вообще. Осталось две минуты. А еще трех человек, не считая Эдмунда, нет. Ольга Леонардовна опять разнос нам учинит.
В этот момент в дверях показался взмыленный Мурыч.
– Уф. – Он скинул шапку и пальто на руки Данилы и, подбежав к венскому стулу, уселся на него верхом. – Не опоздал? Слава Богу! Антон Викторович! Телефонная станция предлагает разместить рекламу. У них открывается новая служба – справочная. По интимным вопросам.
– Прекрасно, Гаврила Кузьмич. После совещания обсудим условия. Кстати, Самсон Васильевич, забыл вам сказать: с утра доставили вам визитные карточки. По-моему, прекрасные. Будете удостоверять личность.
Самсон подошел к столу Треклесова и повертел в руках глянцевый прямоугольник. На одной его стороне было написано: «Журнал „Флирт", Нарцисс». На другой строгой каллиграфической вязью выведено «Шалопаев Самсон Васильевич».