Крест и полумесяц
Шрифт:
Антти разошелся не на шутку, и это развеселило сераскера. Ибрагим громко расхохотался и, отирая слезы, выступившие у него на глазах, примирительно сказал:
— Я лишь решил испытать вашу преданность и смекалку, ибо был уверен, что вы сделали все возможное, чтобы выполнить мой приказ. Но даже самому смелому человеку не под силу изменить ход событий и превратить поражение в победу. А вот перстня мне жаль, не отрицаю, ибо камень в нем был чистейшей воды — воистину бесценный. Потому я и хочу увидеть твою жену, Антар, чтобы убедиться, стоит ли она столь драгоценного алмаза. А может, ты, как истинный мусульманин, желаешь скрыть лицо ее от моих любопытных глаз?
Антти
— Как вы посмели впустить в мой шатер христианского священника и осквернить его присутствием мое жилище?!
Тут я торопливо пояснил:
— Это я привел сюда отца Жюльена. Я спас ему жизнь, помогая выбраться из Вены, а тебе тем самым оказал большую услугу. Дело в том, что в голове моей созрел некий замысел, но обсуждать его я могу с тобой лишь с глазу на глаз.
Тем временем госпожа Ева подняла вуаль, открыв улыбающееся лицо и темные лучистые глаза. Ибрагим залюбовался ею и очень вежливо проговорил:
— В самом деле — она прекрасна. Ее лоб — белее лепестков жасмина, брови — черны, а губы — словно плод граната. Я доволен, что увидел ее, и уже не жалею о потере перстня, более того — я рад за тебя, Антар, рад, что захватил ты у христиан столь прекрасную добычу. И признаю, что оба вы с братом сослужили мне хорошую службу, однако, вынужден заметить, обошлось мне это недешево. Да хранит меня Аллах в будущем от столь дорогих проявлений верности!
Я искренне обрадовался тому, что благородный визирь все же решил оставить нас при себе, Антти же, немедленно воспользовавшись случаем, поспешно изрек:
— Разумеется, я вовсе не ожидаю вознаграждения за мои бесплодные труды, но буду счастлив, если ты, великий визирь, не лишишь меня милости своей и замолвишь за мою жену слово королю Сапойаи. Пусть ей вернут родовое поместье на границе Трансильвании. Ева, дорогая моя супруга, — обратился он к молодой женщине, — назови благородному сераскеру имя своего отца!
Господин Гритти схватился за голову, а когда Ева тихонько произнесла свое родовое имя, в отчаянии простонал:
— Да не слушай ты этого Антара, благородный Ибрагим! Любой отступник в нашей армии с превеликим удовольствием, не раздумывая ни минуты, готов жениться на дочери здешнего дворянчика, чтобы немедленно требовать приданое. Да Венгрия погибнет, если станет удовлетворять все эти возмутительные просьбы! Именно поэтому, следуя моим советам, король Сапойаи объединил многочисленные наделы в крупные поместья, чтобы передать их во владение немногим верным своим сторонникам. Вместо десятков тысяч мелких усадеб будет образовано не более тысячи — всего лишь одной тысячи! — больших поместий. И ты, великий визирь, вскоре сам убедишься, насколько это облегчит сбор податей и укрепит королевскую власть в Венгрии, ибо землевладельцы поймут, что их судьба неразрывно связана с благополучием короля Сапойаи.
В голосе великого визиря слышалась усталость, когда он неспешно отвечал господину Гритти:
— Я не хочу и не стану вмешиваться во внутренние дела Венгрии, но я обязан и непременно буду защищать интересы подданных султана и моих собственных слуг. Поэтому Антар получит земли своей супруги. Однако, ни в коем случае не желая мешать королю Сапойаи заниматься землеустройством, я соглашусь на то, чтобы он присоединил к владениям
Я толкнул Антти локтем в бок, чтобы брат мой бросился в ноги великому визирю и поблагодарил его за оказанную милость, что Антти тут же и проделал, поцеловав к тому же руку сераскера. Госпожа Ева с восторгом взирала на Ибрагима. Потом она по примеру мужа тоже приникла к руке великого визиря.
Затем по знаку Ибрагима все, кроме меня и отца Жюльена, покинули шатер. Оставшись с нами наедине, великий визирь с тяжким вздохом спросил:
— Почему ты утомляешь меня своим присутствием, Микаэль эль-Хаким? Разве не видишь, что уже глубокая ночь?
И я ответил ему:
— Когда отдыхает солнце, сияет луна, и ночь — время луны. Поэтому позволь мне, твоему верному слуге, говорить — и сослужить тебе тем добрую службу, хотя я — всего лишь ничтожнейший из рабов твоих.
Сераскер оборвал мою речь:
— Садись и не утомляй меня больше потоками глупой лести. И пусть этот христианский священник тоже сядет, ибо годами он старше нас обоих. Аллах велик и милосерд!
Из-под большой подушки, лежавшей у стены шатра, визирь достал кувшин вина и три кубка и велел нам выпить за удачу; сам он тоже сделал несколько глотков, дабы подкрепиться после трудов и невзгод минувшего дня.
Тут я снова заговорил:
— У меня возник план, хотя, возможно, это — лишь отражение твоих собственных мыслей, которые я постепенно улавливал с той самой минуты, как впервые увидел тебя в Стамбуле в доме господина Гритти.
Отпив вина, Ибрагим кивнул:
— Говори, в чем дело, Микаэль эль-Хаким!
Старательно подбирая слова, я продолжал:
— Идет война, только одна война — та, что ведут султан и император, война ислама и христианской Европы, война полумесяца и креста. Император часто говорил, что единственное и главное его желание и цель всей жизни — объединить христианские страны в борьбе против могущества Османов. Значит, каждый христианин, не разделяющий устремлений императора, становится — даже против своей воли! — союзником султана. И самый надежный из них — еретик Лютер[12], а также, конечно, его последователи. И потому тебе надо тайно поддерживать этих людей, поощрять их действия и способствовать их успеху, не забывая при этом громко рассуждать о свободе веры.
Великий визирь внимательно слушал меня, не сводя с моего лица своих пытливых глаз. Наконец он спросил:
— Неужели ты способен читать самые сокровенные мои мысли, Микаэль эль-Хаким?
Помолчав немного, визирь продолжил:
— Скажи, слышал ли ты когда-нибудь, скитаясь по Европе, о некоем маркграфе Филиппе, правителе Гессена? Этот человек покровительствует Лютеру особенно рьяно...
Услышав знакомое имя, я вдруг почувствовал, что голова моя пошла кругом, сердце замерло, а потом бешено забилось у меня в груди. Из глубин памяти моей всплыла полузабытая картина: светловолосый голубоглазый мужчина, закованный в цепи, холодно взирает на изуродованное тело священника, распростертое в луже крови. Сложив руки на коленях, мужчина сидит на ступенях храма во Франкенгаузене и греется на солнышке. И тут меня внезапно поразила мысль о скоротечности времени — ведь с той страшной поры прошло уже (а может быть, всего?) пять лет. Я встрепенулся и живо откликнулся на вопрос великого визиря: