Крест и полумесяц
Шрифт:
Застенчивая улыбка играла на его лице, он крутил длинный ус и поглаживал бритый подбородок, с надеждой и восторгом рассматривая мой огромный тюрбан, серьги и драгоценные пуговицы на моем халате. И я вынужден был именем Аллаха благословить его и его людей, поблагодарить за помощь, а в подтверждение своего высокого положения вручить ему туго набитый серебром мешочек.
Насколько мне помнится, не много было дней в моей жизни, которые тянулись бы так мучительно долго, как эти солнечные мартовские Иды. И, казалось, прошли века, пока наконец солнце не скрылось за золотыми крышами сераля, а его закатные лучи не окрасили багрянцем волн Босфора. Тогда я и позвал к себе глухонемого раба Абу эль-Касима и жестом показал ему,
Этой ночью я не сомкнул глаз, но рассказывать об этом мне не хочется. Однако на рассвете я больше не мог сдержаться и приказал стражникам разбудить пашу. В сопровождении моих стражей и Антти, который наотрез отказался покинуть меня, я отправился в Галату. Когда первые лучи солнца окрасили небо на востоке в розовый цвет, мы добрались до сераля. Глухонемой раб ждал меня у Ворот Мира. Он, как верная собака, уже издали узнал меня по запаху и звуку шагов и на языке глухонемых сообщил, что великий визирь вечером прибыл в сераль, отослал обратно свою свиту, один прошел в сераль через Ворота Мира и больше не покидал султанского дворца.
Я многозначительно указал пальцем на свой рот, имея в виду немых палачей. Раб утвердительно кивнул, коснулся лба кончиками пальцев, а потом пал ниц передо мной, прижимаясь лицом к земле у моих ног. Узнав таким образом о том, что мой господин, великий визирь Ибрагим, мертв, я больше не стал беспокоиться о собственном достоинстве и сел прямо на землю рядом со своим рабом, смиренно ожидая, когда тело казненного вынесут во двор янычар. Мои стражники-янычары опустились на корточки рядом со мной.
Утренняя звезда погасла, во дворе сераля в последний раз прокричали петухи, и вскоре из минарета Великой Мечети донесся далекий голос муэдзина, напомнивший нам, что молитва важнее сна. И все мы совершили омовение и утренний намаз прямо во дворе, у выложенного прекрасными изразцами пруда, а как только солнце выглянуло из-за горизонта, огромные ворота со страшным скрежетом растворились настежь.
На наш немой вопрос привратник, позевывая и почесывая спину, указал на черные носилки, которые уже стояли под высокими сводами ворот в знак того, что родственникам разрешается унести тело и похоронить его согласно мусульманскому обычаю. Однако кроме меня, Антти и глухонемого раба никто больше не явился за телом, и этим утром именно мы имели честь провожать великого визиря Ибрагима в его последний путь. И я глубоко убежден в том, что в огромном городе султана Османов не было в этот день ни одного человека, который бы желал разделить с нами эту честь.
На черных носилках, своем смертном одре, великий визирь уже не выглядел таким прекрасным, как при жизни. На его теле виднелось множество открытых ран, а о высоком ранге покойного свидетельствовал лишь зеленый шелковый шнурок, сдавивший его горло так сильно, что разбитое лицо совсем почернело. Богатые одежды, грудой наброшенные на мертвеца, едва прикрывали обнаженное тело, и привратник отбирал для себя лучшие из них. По старинному обычаю они причитались ему за труды. По сходной цене он охотно продал нам черный саван, в который я и завернул покойного. Но сопровождавшие меня янычары уже узнали великого визиря и не смогли удержаться от радостных восклицаний невероятного удивления.
Вскоре вокруг нас собралось множество слуг, рабов и выбежавших из казарм янычаров, которые теперь толпились во дворе, спрашивая, что же происходит.
Антти силой удерживал их, не позволяя обесчестить тела, которое пытались забросать грязью и конским навозом. Тогда я громко приказал паше моих стражников отправляться в путь, и четверо воинов подняли носилки, паша же, возглавив отряд, замахал саблей, прокладывая нам дорогу.
Выбравшись из толпы, мы вынесли тело со двора янычар. Но многие двинулись вслед за нами, а на улице к ним присоединялись
Мы доставили носилки во дворец великого визиря, где немногочисленные слуги, бледные и печальные, все еще бесцельно сновали по пустым залам, остальные же успели сбежать или просто притаились где-то в отдаленных уголках усадьбы.
Я велел обмыть тело и нарядить усопшего в чистые одежды. Евнухам пришлось применить все их искусство, чтобы вернуть цвета жизни почерневшему лицу Ибрагима. Антти же должен был позаботиться о повозке и лошадях.
Брат мой ушел, а во дворец явился улем и от имени великого муфтия официально заявил, что на мусульманском кладбище запрещено хоронить защитника гяуров и главу еретической секты. Я напрасно ломал голову, размышляя над тем, как справиться с непредвиденным препятствием, когда неожиданно, несмотря на возможные неприятности, во дворец прибежал молодой поэт Баки, искренне оплакивая великого визиря. Он также сообщил мне, что дервиши изъявили желание похоронить Ибрагима в священном месте их встреч в Пере — они согласны на все, лишь бы достойно проводить в последний путь главу своего братства и досадить великому муфтию.
Я велел Баки вернуться и уладить дело с почтенным Мурадом — учителем и главой дервишей в Пере.
Тем временем Антти побывал в конюшнях великого визиря, где нашел лишь дроги для перевозки сена, ибо слуги, опасаясь гнева султана, немедленно попрятали все роскошные повозки. Но Антти, проклиная и браня всех и вся, вынудил их запрячь в дроги двух великолепных вороных коней, которых великий визирь приобрел несколько лет назад, дабы достойно проводить в могилу усопшую мать султана.
Я выбрал прекрасные ковры и шелковые покрывала и с помощью Антти простые дроги превратились в роскошный катафалк. Мы уложили Ибрагима на ковры, нарочно оставив открытым его прекрасное лицо, дабы народ в последний раз мог лицезреть великого визиря, ибо ловким евнухам удалось-таки с помощью всяческих только им известных приемов и дорогих красок вернуть покойному его гордый вид. Всю повозку я облил огромным количеством розовой воды и натер мускусом, большую банку которого к несказанной радости своей я нашел в опочивальне визиря.
Ничем больше не рискуя, ибо умереть можно один лишь раз, я уже не боялся гнева повелителя правоверных и приказал украсить головы лошадей роскошными черными султанами, Антти же по старой традиции насыпал перца в глаза несчастных животных, и они лили горькие слезы, совсем как на похоронах султанов и их родственников.
Мое отчаянное мужество придало смелости и двум неграм из конюшен великого визиря. Они облачились в траурные одежды и сказали, что поведут коней под уздцы. И вот, благодаря нашим усилиям, со двора прекрасного дворца Ибрагима вскоре тронулась в путь торжественная похоронная процессия.
Тем временем площадь перед дворцом заполнила молчаливая любопытная толпа, и когда похоронная процессия вышла из ворот, масса людей последовала за нами. Толпа росла, и вскоре скромная процессия превратилась в настоящее траурное шествие. Казалось, будто весь Стамбул, охваченный глубокой и молчаливой скорбью, пожелал проводить в последний путь Ибрагима, великого визиря и сераскера державы Османов.
Сопровождаемые толпой жителей столицы, мы прошли через весь город и в конце концов добрались до высокой каменной стены около ворот на Адрианополис. Там мы спустились на берег и по мосту дошли до Перы. Теперь мы оказались одни, ибо молчаливая толпа покинула нас у моста. По другую сторону Золотого Рога нас уже ждали дервиши во главе с почтенным Мурадом. Они несли священное знамя своего братства и хриплыми голосами нараспев читали суры Корана. Дервиши провели нас в свою обитель на вершине Перы.