Крест и порох
Шрифт:
Однако, застряв среди густых ветвей, священник спохватился. Ведь Господь дал ему защиту! Господь наградил Амвросия обетом молчания, и более ему не нужно отвечать на коварные и путаные вопросы хитрой похотливой язычницы! Более она не сможет вовлечь его в разговор, одурачить, заморочить, пробудить низкую животную похоть! Его епитимья – суть его щит и его меч.
Отец Амвросий гордо вышел навстречу бесовскому порождению – у круглолицей язычницы вытянулось лицо, она сочувственно охнула:
– Бедненький мой! Давай я тебе помогу… – Дикарка протянула пахнущие фиалками ладони, наложила
Отец Амвросий закрыл глаза, готовясь принять смертную муку от адова создания, искупить страданием и исполнением заповеди терпения минувшие грехи. Однако вместо мук сладко закружилась голова и словно тысячи иголочек стали мелко-мелко, подобно горячей можжевеловой веточке, щекотать его шею, растекаясь по телу, окутывая его безмятежностью, мерными потоками тепла и холода наполняя бодростью, силой и прочностью все мышцы, а пуще всего – мужское его достоинство, которое окаменело, ровно гранит, и уже пробивало стену ласки, устремляясь к недрам сладострастия.
Священник с ужасом понял, что опять поддался беспутству, но грех оказался столь завораживающим, что отец Амвросий не смог остановиться, даже осознав разумом глубину своего греховного падения, и продолжил страстную схватку, оседлав язычницу и настойчиво погружаясь в ее плоть, пока наконец не ощутил в себе горячий сладкий взрыв.
– Да-да, да!!! – возопил священник и тут же в ужасе замер, обеими руками зажимая себе рот.
– Мой могучий дракон, – ласково погладила его колени Ирийхасава-нэ. – Тебя что-то тревожит?
– Гнусное порождение ехидны! – вскочил на ноги отец Амвросий. – Из-за тебя я нарушил обет молчания, епитимью самого Господа! Ой!
Мужчина снова зажал себе рот, поняв, что нарушил обет молчания еще раз.
– Я тебя просто исцелила, великий пастырь. Теперь ты сможешь посвятить меня в тонкости своей веры. Так что за обряды ты сотворял, мой дракон? Это было моление об удачной охоте, о здоровье увечных или на сокрытие стоянки от дурного глаза? Расскажи мне, батюшка… – нежно улыбаясь, потянулась к нему девушка.
– Сгинь, сгинь, сгинь! – пятясь, несколько раз перекрестился священник. Замер, опять округлив глаза, опять зажал себе рот.
Всего за несколько мгновений он нарушил обет молчания трижды!
Взвыв, отец Амвросий кинулся бежать, но на полпути к лагерю вспомнил, что сорвался с места обнаженным, повернул назад, домчался до язычницы, вырвал рясу у нее из-под ног и снова умчался прочь.
Ирийхасава-нэ непонимающе почесала в затылке, присела на корточки, пошарила ладонью по песку, оглянулась на солнце. Пару раз неумело перекрестилась, прислушалась то ли к внутренним ощущениям, то ли к происходящему вокруг, пожала плечами и отправилась вслед за священником.
Митаюки спала очень чутко. Да и как еще можно спать среди яркого дня? Так, только время скоротать в ожидании сумерек. Посему, ощутив рядом движение, она сразу приоткрыла глаз и еле слышно хмыкнула, заговорив на языке сир-тя:
– Казачка Елена? Ты знаешь, казачка, что вас, белых, всего шесть, а ты седьмая? – И шаманка слегка повысила тон: – Я знаю, кто ты такая!
– Среди шести проще спрятаться, чем среди двух, – пожала плечами
– Проклятая колдунья! Дитя смерти, воплощение зла, служительница мрака! – горячо зашептала юная шаманка, стараясь тем не менее не разбудить шумом спящего Матвея. – Ты истребила тысячи сир-тя, ты предала мукам бесчисленное число невинных, ты погубила мое селение. Что нужно тебе здесь, в моем новом убежище, мерзкая Нине-пухуця?
– Мне нужна сила этих дикарей и мудрость их шамана, – с легкостью призналась черная колдунья. – Но он слишком силен и не поддается моим стараниям! Я поила его приворотным зельем и накладывала заклятие страсти, я услаждала его высшим мастерством плотских утех. Я даже исцелила его, почти раскрыв тайну своей сущности! Но он так и не признался в тонкостях своего учения, не открыл ни единого ритуала, не посвятил в происхождение и источники силы своего бога. Чем больше услад он получает, тем сильнее сторонится меня и крепче держится своих секретов. Иногда мне кажется, что учение девичества бессильно против этого чародея!
– Ну и что?
– Ты смогла освоиться среди дикарей, Митаюки-нэ, они тебе доверяют. Ты научилась использовать их обычаи и правила себе на пользу. Ты сможешь подобрать для шамана нужные слова. Заставь его проговориться о своих тайнах!
– Ты зря пришла ко мне, черная шаманка! Склонить меня на свою сторону тебе не удастся. Я не стану ничего делать для тебя, поклонница смерти. Убирайся, или я разбужу мужа!
– Не нужно помогать мне, дитя. Помоги своему народу. Узнай тайну, и я обращу ее на пользу твоему роду.
– Ты не умеешь помогать, Нине-пухуця. Ты умеешь только убивать, причинять боль и страдания! Не будет от тебя пользы нашим чумам. Только новые страшные муки. Ведь ты хочешь именно этого? Наслать на сир-тя новые страдания?
– Люди и народы мужают в муках, милое дитя, – покачала головой лжеказачка. – Если сир-тя стали слишком сильны, чтобы природа могла посылать им достойные испытания, значит, эти испытания приходится порождать нам самим.
– Зачем, Нине-пухуця? Почему не жить просто и счастливо?
– Потому что в покое, лени, неге и сытости человек жиреет и тупеет, Митаюки-нэ. Народ, состоящий из тупых лентяев, народ, не умеющий сражаться за свою землю, не ищущий власти и доблести, обречен! Что хорошо одному человеку, плохо для его рода. Вспомни, девочка. Когда-то наши предки не жалели себя в битвах. Они проиграли войну, но за время напряжения всех сил своих смогли достигнуть вершин мудрости, равной которой нет на свете! Кто, кроме сир-тя, оказался способен зажечь второе солнце, равное жаром небесному? Ныне сир-тя больше не воюют. И кто мы теперь? Обитатели пустых чумов, женщины из которых умеют только рожать, лечить и растить тощий лук на нескольких грядках; воины же способны только умасливаться жиром и похваляться красотой своих мышц. Об этом ли мечтали наши предки, зажигая новое солнце для спасения последних воинов и женщин из разгромленных кочевий? Это ли достойная жизнь для носителей величайшей мудрости?