Крест и посох
Шрифт:
Вполне понятно было, что после таких слов юный правитель Переяславля Рязанского, да и прочих градов и сел на западной стороне княжества, никогда не смирится и сделает все возможное, чтобы отомстить.
Не успокаивало и то, что он не выступил против Константина немедля и не торопится со своей местью.
Напротив, это говорило как раз о том, что Ингварь — враг серьезный, следовательно, главные события и разборки еще впереди.
Возможно, что хитромудрый Хвощ и лукавый Евпатий Коловрат сумели бы поправить ситуацию, но к молодому Ингварю Константин их не посылал, не желая рисковать ценными людьми — о посольской неприкосновенности в ту пору на Руси мало кто слыхивал, а боярин Онуфрий мог про них наговорить такого, что и во сне не приснится.
Вот потому-то затишье, которое пока царило на Рязанщине, воспринималось Константином всего лишь как краткая передышка перед неизбежными грядущими потрясениями.
Честно говоря, сразу после уничтожения Хлада он рассчитывал, что пусть не тотчас же, но хотя бы на другой день или на третий будет ему и его друзьям, говоря языком отца Николая, какое-нибудь «чудесное знамение от нагорных сил», а попросту — сигнал о том, что сверхзадача ими не просто выполнена, но даже с лихвой, учитывая, что этот самый наблюдатель-вредитель уничтожен.
А там, как знать, глядишь и оттранспортируют назад, в родной двадцатый, так что эти потрясения достанутся на долю кого-то другого.
Правда, в этом случае Ингварь неминуемо одолел бы своего супостата, то есть сменщика Константина в этом теле, но оно было бы даже и хорошо — молодой княжич хорошо помнился еще по зиме и впечатление оставил о себе самое благоприятное. Чувствовалось, что с ним Рязанское княжество не пропадет, поэтому вполне можно и уехать.
Не то чтобы Константину плохо жилось в этом веке, но уж слишком много потрясений сразу выпало на его долю, да к тому же и заканчиваться они вовсе не собирались, а весь запас адреналина — Орешкин был в этом уверен на сто процентов — израсходован его организмом лет на пятьдесят вперед.
Да и вообще, такой явный перебор событий и эмоций его никак не устраивал. Очень хотелось чего-то спокойного и лирического.
Вот если бы остаток дней можно было бы прожить в Березовке с Купавой — куда ни шло, но кто ж ему даст.
Однако там сверху упорно молчали, и не было понятно решительно ничего: он то ли чего-то не доделал, то ли вообще занимался ерундой, а сверхзадачей был не Хлад, а нечто иное, и отнюдь не такая мелочь, хотя назвать Хлада неким незначительным пустяком сам бы Константин никогда не решился.
Лишь спустя неделю он окончательно разочаровался и в небесных силах, и в своем ожидании, трезво рассудив, что, если для тех, кто наверху, судя по пословице, тысяча лет — один миг, будет бессмысленно дожидаться, когда он пройдет.
Вдобавок ему припомнилось, что надо бы спасти каких-то совершенно неизвестных людей. Каких именно — гадать не имело смысла, поскольку ими с равным успехом могли оказаться любые из многочисленных князей, не говоря уж о боярах и прочих.
Словом, об этом Константин старался не думать, ибо бесполезно. Вместо пустых прикидок он решил использовать отведенное «квартету пришельцев» время с максимальной для княжества пользой, тем более если уж его троица была при деле, то он сам и вовсе являлся основной движущей силой, так что тунеядствовать никак не получалось.
Лишь изредка, если выдавалась свободная минутка, он поднимал голову вверх и лениво спрашивал у тех незримых наблюдателей, кто мог глядеть на него оттуда:
— Ну как, не устали еще подсматривать за мной? Ну-ну, валяйте, коль вам делать нечего. Только когда надоест, вы хоть свистните там, чтоб я успел собрать чемоданы с сувенирами, ладно? — И, весело подмигнув, вновь принимался за работу.
А чего грустить — жизнь-то продолжается, и выглядит она не так уж плохо. А если уж сравнивать ее с недавно пережитым — то и вовсе чудесно.
Правда, неведомо, как долго продлится их спокойствие, но и тут лучше не гадать, а… делать что должен.
И пусть будет что будет…