Крест командора
Шрифт:
– Лежите, лежите, сударь, – Чириков снял треуголку, присел на лавку, ловко придвинутую слугой. – Наслышан о вашем приключении. Поздравляю, Авраам Михайлович, с боевым крещением! Вы держались молодцом!
– Рад стараться, ваше высокоблагородие, – ответил Дементьев строго, как велит устав, но не сдержал при этом мальчишеской улыбки.
Чириков улыбнулся: флотский мастер был ему симпатичен. Прямой взгляд и волевой подбородок Дементьева выдавали в нем человека чести. Весь облик его как будто говорил: «Не смотрите на мою молодость! Льстить я вам не стану, но положиться на меня вы можете!»
«Он напоминает меня двадцатилетнего», – подумал Чириков. Хотя флотский мастер был моложе его всего лет на восемь-девять,
– Я уже доложил капитан-командору о вас рапортом. Надеюсь, ваш поступок, господин флотский мастер, будет оценён по достоинству… – со значением произнес Чириков.
Дементьев закашлялся. Слуга поднёс питье. Сделав несколько глотков и переведя дух, Дементьев сказал:
– Сие моя обязанность, господин капитан-поручик. Я сделал то, что должно.
Чириков одобрительно кивнул и спросил:
– А известно вам, сударь, что почитал покойный государь наш Пётр Алексеевич главным для моряка? – И, не дожидаясь ответа, произнес: – Чувство долга, подкрепленное личным мужеством! В свой черёд долг и мужество офицера могут проявиться токмо в служении…
– Сие, Алексей Ильич, вы нам ещё в морской академии говорили…
– Не всё было вам тогда говорено, – в голосе Чирикова промелькнули менторские нотки. – Вот послушайте! За несколько дней до Гангутского сражения эскадра наша, ведомая государем, попала в жуткий шторм… Отчаянная была ситуация: ночь, берега не видно, даже самые опытные мореходы пришли в панику. А Пётр Алексеевич вместе с несколькими матросами бросился в шлюпку и, невзирая на мольбы приближенных, чтобы он не подвергал себя такой опасности, поплыл к берегу…
Чириков внимательно посмотрел на Дементьева:
– Когда же и на шлюпке матросы запаниковали, государь сказал им: «Чего боитесь? Царя везете! С нами Бог!» Они сумели-таки добраться до берега, разожгли костёр и огнем указали путь всей эскадре. Урок ясен, господин флотский мастер?
– Куда яснее, – ответил Дементьев и деловито спросил:
– Когда прикажете выступать к Якутску, Алексей Ильич?
Чириков покачал головой:
– Ну-ну, сударь, вы воспринимаете мои уроки слишком буквально. Сначала в себя придите. На ноги встаньте…
– Я вполне здоров, господин капитан-порутчик!
– Горячность вашу понимаю… Но разрешить вам ехать в таком состоянии не могу. Поправляйтесь, тогда и в путь тронетесь… – Заметив, что Дементьев поджал губы, Чириков добавил построже: – Никаких споров, сударь! Вы Отечеству живым-здоровым надобны. Не забывайте – нам с вами еще в Ост-Индию дороги торить…
Попрощавшись, он вышел на улицу и, похрустывая снегом, пошел к длинному магазину [32] , построенному прошлой осенью нарочно для экспедиционной поклажи.
32
Магазин – склад.
Около дверей топтался караульный – фузилёр из иркутского батальона. Вид у служивого был далеко не воинственный: старый долгополый стрелецкий кафтан и нагольный полушубок поверх него. Новые мундиры в Сибирь так и не поступили, а с морозом не поспоришь.
Фузилёр издали окликнул его, но признал начальство, при приближении неуклюже взял на караул. По приказу Чирикова открыл сарай. Прислонив фузею к стене, непослушными пальцами высек огонь и запалил смоляной факел.
– Где груз, что прибыл давеча? – спросил Чириков.
– Тута, ваше высокородие, – фузилёр подхватил фузею и двинулся в дальний угол, освещая факелом дорогу.
Свет пламени вырвал из темноты груды мешков и снаряжения. Чириков внимательно осмотрел всё привезенное Дементьевым. Задержался у чугунных пушек, присел на корточки, приказал:
– Посвети! – прочёл надпись на стволе: «Каменьско заводъ 1733», похвалил: – Хороши!
Семен Челюскин рассказывал Чирикову, что пушки для экспедиции отливал лучший уральский мастер Панкрат Евтифеев. Орудия его выделки участвовали во многих баталиях. Рядом с пушками отдельной горой лежали ядра из Перми, дальше – тяжёлые плехты и более лёгкие дреки и верпы из Воткинска [33] , медные котлы с демидовских заводов, канаты, парусина из Вологды, сухари из Красноярска…
33
Плехт – правый, становой якорь; верп и дрек – небольшие якоря для шлюпок.
Чириков сдвинул треуголку на затылок: непросто это всё доставить в Якутск быстро и без потерь. Местная речка Мука точно соответствует своему названию: плыть по ней сплошная мука – вся забита каменьями, изобилует отмелями. Для больших дощаников – барж с глубокой осадкой, она большую часть навигации не проходима, даже если вскроется пораньше. Да и нужного числа дощаников нет. Четыре, которые построил полтора года назад Шпанберг, уже рассохлись, требуют починки и конопатки. Если же везти груз в Якутск сухим путем, где напастись подвод? Их нужно не менее двухсот – столько во всех окрестных слободах и острожках не наберётся. А коли и набралось бы, где взять денег для найма? Как заставить местных воевод выполнить столичные инструкции? Тут каждый чинуша себя мнит медведем в собственной берлоге: лежит и лапу сосёт, лишь бы его не трогали. Попробуй тронь!..
Чириков как-то ходил на медведя с местными охотниками. Поднятый из спячки разъяренный зверь ударом могучей лапы сломал рогатину и подмял одного из мужиков под себя. Заблажил несчастный. Хрустнули кости, брызнула на снег кровь.
Чириков второпях выпалил из мушкета да промахнулся. Двухсаженный медведь рыкнул громогласно, как труба Иисуса Навина, обращающая всех в бегство. И в несколько скачков, никак не вяжущихся с его огромными размерами, очутился подле него. Встал на дыбы. На капитана пахнуло свалянной шерстью и логовом – смешанным запахом пожухлой травы и свежевырытого траншемента. И не видать бы ему больше вовек любезного моря, если бы другой охотник не насадил это косматое чудовище на протазан и не добил метким ударом ножа…
Подобно диким зверям, поднятым из убежищ, ярились на Чирикова местные чины. Они строчили доносы в Иркутск и Тобольск, отказывались выполнять требования по поставкам, будоражили местных жителей, настраивая супротив экспедиции. Чуть до драк дело не доходило. Одним словом, сам медведь – в тайге хозяин…
Но разве Берингу, посылающему строгие депеши из Якутска, это объяснишь? У командора на все одно присловье: «Сие вам поручено, вам и исполнять!» Вот уж где немецкая педантичность! Хотя какой он немец? Датчанин. А это, пожалуй, то же самое, что швед…В памяти Чирикова, как и всякого моряка, пережившего Северную войну, жива до сих пор ненависть к этим соседям – лучшим, как говаривал Пётр Великий, учителям русского народа. Ведь ещё недавно бились с ними не на жизнь, а на смерть за выход в Балтику, а теперь бывшие враги оказываются членами одной экспедиции, ищущей дороги на восток…Никак не может привыкнуть Чириков к этой мысли. Невольно, вопреки логике, видит он во всех иноземцах скрытых недоброжелателей России. «А с чего им Отечество наше любить? – не однажды задавался он вопросом. – Нос мы им при Гангуте и при Полтаве утерли, владения, кои они почитали своими, забрали. Значит, пошли иноземцы в русскую службу вовсе не от любви к нашему Отечеству, а от безысходности, как пленные шведы, или в поиске шкурного интереса, как Беринг со Шпанбергом».