Крест на башне
Шрифт:
Я от крика наводчика похолодел. Дернулся, засек сквозь разрыв в дыму силуэт — нет, не «Муромца», хвала Господу, обычного «дятла» и не смог сдержаться — выматерился грязно, зло, нервы свои перегоревшие облегчая.
Всего их в той, встречной колонне было пять — два тяжелых панцера, три средних. Мы, кроме Вальтера Хофманна, потеряли еще одного «Волка» — они с «дятлом», похоже, заметили друг друга одновременно и одновременно же выстрелили. И попали тоже оба. Пятьсот метров — лекарствами не лечится!
Потом мы ненадолго застряли… точнее,
Еще через пять минут мы выкатились из леса — и едва не врезались в бодро марширующую по дороге авровскую пехотную роту. Завидев нас, они начали разбегаться — ну а мы, соответственно, начали бить вдоль дороги осколочными и пулеметным.
Удивительно, но расчет одного из пускачей, которые катили за колонной два смешных тупорылых грузовичка, успел развернуться и даже поджечь транспортер, прежде чем их самих накрыли прямым.
В общем, уйти удалось немногим, хотя справа лес был всего в двух сотнях метров от дороги.
На этот раз я успел связаться с Хенке, и через пять минут пехотинцы подвели к моему «зверику» троих «соколов»: скуластого поручика, который, кривясь, пытался зажать быстро набухающую багровым гимнастерку на предплечье, молоденького, — черт, не уверен, что этому молокососу восемнадцать исполнилось, — с картинно белокурыми вихрами паренька, погон которого я не опознал. Третьего — прапорщика, лет сорока, с пузом, выпадающим из ремня, два пехотинца под руки волокли. А он при этом выл, тонко, по-бабьи. Противно.
Когда его отпустили, прапорщик, не пытаясь удержаться на ногах, плюхнулся на колени и заныл про двух, нет, трех малых дочек. «Двадцать три года беспорочной службы по интендантской линии, вы, господин товарищ танкист, главное, прикажите своим, чтоб карабинчик мой нашли, увидите — новехонький он, не стреляный ни разу, я, как вас увидал, сразу подальше отбросил…», короче, понес, захлебываясь при этом в собственных соплях, такую херню… даже конвоиры — и те от него шарахнулись. С тем же брезгливым выражением на лицах, что и собственные его однополчане.
У меня рука сама дернулась к кобуре — настолько противно было глядеть на эту мразь, да и почти наверняка, не знал он, не мог знать ничего толкового. Если даже не понял, кретин, что не к синим попал…
Хорошо — вовремя спохватился. Сообразил, что пристрелить я его, если что, всегда успею — но можно будет при этом из трупа пользу извлечь, в виде воспитательного эффекта.
Глянул на хронометр — час и семь минут до темноты.
Со временем у меня, конечно, наличествует полный… как же его? цейтнот. Точнее — его нет вовсе, но, раз я уж решил отыграть этот спектакль, то надо уж сделать все по правилам.
Изобретать ничего не стал — попросту Вольфа скопировал. Достал портсигар, кинул одну сигаретину себе в рот и протянул тем двум «соколам», что стояли.
Юнец гордо так подбородок вскинул, отворачиваясь, что я сразу подумал — не курит. У меня ведь не малороссийское самопальное дерьмо лежало — «Феникс», натуральные контрабандные.
Поручик же усмехнулся криво…
— Была б рука свободна…
— Keine Probleme, — говорю.
Взял сигарету двумя пальцами, протянул, зажигалку поднес — ну и себе, соответственно. Затянулся, выдохнул… надо же, колечко получилось — сам удивился.
— Имя, звание?
— Корнет Дергачев, — звонко выкрикнул юнец и сразу на поручика испуганно оглянулся.
Тот молчит. По виду — весь в сигарету ушел.
— Ну, — спрашиваю его еще затяжку спустя, — а ваше?
Он только скулой дернул.
— Вообще-то, имя, звание и личный номер военнопленным говорить полагается. По конвенции.
Или, вспоминаю, «конвенция» оно правильно? А-а, неважно!
Поручик на меня глянул, бровь удивленно приподнял — какая, мол, к свиньям собачьим, конвенция?
Пожалуй, он мне был даже симпатичен чем-то, соколовец этот. Чем-то… Севшина он мне чем-то напомнил, вот!
— Так как, будете говорить? — Молчит.
Руку на кобуру положил — и опустил. Какого, думаю, хрена? Офицер я или где?
Докурили мы с ним почти одновременно. Я свою о броню потушил, он просто под ноги выплюнул, задрал голову, на небо темнеющее зачем-то посмотрел.
— За сигарету — спасибо…
Я вздохнул и махнул коротко унтерфельдфебелю за его спиной — тот кивнул, шагнул в сторону, взялся за «эрму» — укороченная, десантный вариант, — и «от живота», коротко — та-та-та, наискось через грудь.
Прапорщик подвывать на миг перестал, от тела отшатнулся, упал на бок.
— Не-е гу-у-би-ите… Х-хри-истом Бо-огом молю… дети-и-и ма-алые…
Я достал еще раз портсигар, кинул в зубы вторую сигаретину — не потому, что курить хотелось, просто покатать во рту, а то опять привкус этот мерзкий, медный появился. Вытянул из кобуры «штейр», поднял его медленно, наставил юнцу точно промеж глаз и курок большим пальцем взвел.
— Будешь говорить?
Корнет — бледный, как смерть — глазами расширенными на дуло уставился, как кролик на удава… сглотнул судорожно и кивнул.
— Хорошо.
Спрятал пистолет обратно в кобуру, достал зажигалку, прикурил. Попытался опять колечко повесить — не получилось.
— Итак, корнет Дергачев. Для начала — как ваше подразделение именовалось?
— В-вторая рота.
— …то-оварищ та-акки-ист… — это прапорщик все ноет, носом в пыль уткнувшись.
Я ему в плечо носком ботинка уперся, развернул рожей вверх.
— Ты, мешок дерьма, — процедил холодно сквозь зубы, — не заткнешься наглухо — под траки брошу.
Булькнул, глаза выпятил — и снова: