Крест на башне
Шрифт:
Мне была прочитана продолжительная и весьма эмоционально окрашенная лекция на тему идиотизма начальствующего состава вообще, оного состава в армии. Лейтенант не преминул уточнить, что под «армией» он понимает все виды вооруженных сил, а не только одни лишь сухопутные войска, — и особенно на нашей войне, Гражданской, то есть бестолковой уже по определению. Полагаю, лишь наличие шагающих поодаль нижних чинов уберегло меня от получения второй за несколько часов контузии. Не окажись их — бывший моряк вряд ли бы удержался в рамках «громыхающего шепота».
Лекция была обильно приправлена примерами из практики — как наблюдавшимися докладчиком лично, так и
Лейтенант помянул о первом сражении под Самбором, том самом…
Разумеется, Волконский никак не мог знать, что именно я как раз и был тем злополучным «красавчиком генштабистом», который доставил в штаб 35-й дивизии приказ о наступлении. Приказ, оказавшийся роковым. Насчет «красавчика» — это он, конечно, гиперболизировал. Вернее, дело было в том, что я всего лишь за полгода до того выпустился из академии, был, как водится, преисполнен самых радужных надежд… ну и вел себя соответствующе.
А вот о чем бы ему знать стоило — так это о том, что, передав оный приказ, я не уехал обратно в штабарм, а остался… замотивировав сию своевольность необходимостью «лично проконтролировать выполнение приказа командования». И оставался при штабе 35-й до самого последнего часа, когда генерал-майор Корочкин, выслушав донесение командира комендантской роты об уничтожении последнего из прорвавшихся к КП дивизии австрийских танков, опустился на ящик из-под снарядов и, так и не выпуская из рук автомата, тихо, устало сказал: дивизии больше нет, а все, что нам осталось, — это возглавить прорывающиеся на восток остатки полков.
Еще я мог бы сказать лейтенанту, что в тот час, когда только уезжал из штаба армии, лежащий у меня в сумке приказ выглядел — да и был — абсолютно естественным и логичным, продиктованным текущей обстановкой и оперативными соображениями. Другой вопрос, что данные, на которых эти самые оперативные соображения основывались, оказались далеко не так полны, как представлялось тогда.
Тогда, вжимаясь в холодную землю и напряженно прислушиваясь к треску моторов австрийских броневиков, патрулировавших рокаду, и четким хлопкам крупнокалиберных разрывных пуль, которыми эти броневики периодически окатывали придорожные заросли, я тоже думал… впрочем, это сейчас неважно, что я думал в ту ночь. Ни для кого, даже для меня самого.
Конечно, с высоты нашего теперешнего знания все ошибки и недочеты, допущенные штабом 8-й армии в ходе сражения, видны как на ладони даже таким доморощенным стратегам, как Николай. Но, сидя в зале Петроградского военного суда, я очень четко представлял, что лишь странной иронии судьбы обязан тем, что нахожусь в этом зале как свежеиспеченный георгиевский кавалер и вдобавок свидетель обвинения, а не на скамье по ту сторону прокурорской трибуны.
Отправься с пакетом кто-нибудь иной…
В заключение своей лекции Волконский щедро предложил мне на выбор целых пять версий относительно того, какие побудительные причины могли удостоить нас чести лицезреть воплотившиеся кошмары кайзеровских танкостроителей. Причем четвертая в списке показалась мне даже не лишенной смысла — будучи человеком, не обделенным музыкальным слухом, а также технически подкованным, Николай предположил, что линдемановские бронемонстры оснащены одной из разновидностей двигателя на турбинной основе. Оный двигатель, по мнению бывшего моряка, обязан быть менее требователен к качеству топлива и обладать большим ресурсом, чем обычный танковый дизель, и данные качества вполне могли подтолкнуть герра Айндемана к мысли об использовании своих сверхтяжелых танков в качестве «пожарной команды». Благо, риск заработать несовместимое с дальнейшей эксплуатацией повреждение для них, видимо, также меньше, чем для машин иных типов, имеющихся в его распоряжении.
Некое рациональное зерно в этом имелось. По крайней мере, его — зерна — в этой версии было явно больше, чем в ее соратнице, казавшейся наиболее вероятной самому Николаю и гласившей, что командир танкистов увел у председателя Президиума Малороссийского Революционного Конвента самую любимую стенографистку, после чего за вопиющее нарушение субординации был направлен в наиболее никчемную дыру, какую только смогли найти господа-товарищи на всем нашем фронте. Охотно согласен и с подобным определением нашей бывшей позиции и даже с возможностью наличия у товарища Чугуева любимой стенографистки, но вот в то, что генерал-лейтенант Линдеман по просьбе своих социал-интернационалистических союзничков «законопатит» куда-либо даже паршивого лейтенантишку — не верю. О том, как командир бывшего 15-го танкового, а ныне очень отдельного корпуса «высоко ставит» своих синих друзей, мы были наслышаны предостаточно — от самих же синих. Учитывая тот факт, что починенные ему части, значительно уступая войскам Конвента в численности, столь же превосходят эти войска по реальной боеспособности, удивляться такой линии поведения кайзеровского генерала отнюдь не приходится.
Право, каждый раз, как задумываюсь об этом, становится неимоверно жаль, что тогда, чуть больше года назад, наши высокомудрые вожди не сумели договориться с генерал-лейтенантом. Не смогли, видите ли, наладить результативный диалог с недавним врагом! А вот синие смогли! Эти, пожалуй, даже с самим чертом наладили б взаимовыгодный диалог, объявись он вдруг на очередном заседании ихнего Революционного Конвента… впрочем, порой создается весьма сильное впечатление, что преисподняя там и без того достаточно внушительно представлена.
Кстати… еще одна высказанная Николаем гипотеза — получение синим командованием совершенно секретных сведений о наличии под деревушкой крупного нефтяного месторождения хотя и была бредовой по сути, натолкнула меня на некое размышление. А именно: не имелось ли все же у той деревеньки некоего стратегического значения, прошедшего незамеченным для нашего собственного командования, — но не для штабных герра Линдемана?
Вопрос весьма занимательный — но для того, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о степени его актуальности, мне было бы желательно еще раз ознакомиться с картой. Таковая же в роте имелась в единственном экземпляре и в данный момент пребывала за пределами моей досягаемости — в планшете штабс-капитана Овечкина.
До городка мы добрались под утро следующего дня, едва не угодив при этом под кинжальный залп пулеметно-противотанкого дозора. Как признался его командир, молоденький розовощекий юнкер, он уже, было, приготовился скомандовать открыть огонь по вынырнувшим из тумана фигурам, ибо при получении задания его клятвенно заверили, что никто, кроме противника, появиться с этого направления не может, и лишь в последний миг заметил блестящие полоски на плечах идущих в авангарде.