Крест на башне
Шрифт:
— Не надо пулю об него пачкать. — В его голосе прозвучало такое ледяное спокойствие… Мне даже не по себе стало.
— Мне не жалко!
— Нет, — мотнул головой Клаус. — Пуля — это честная смерть. Не для такой мрази.
— А чего с ним делать? Пинать уже достало. Может, на проезжую, да грузовиком по нему взад-вперед?
— Зачем такие сложности?
Клаус усмехнулся и кивнул на соседний столб. А со столба провод болтается оборванный до середины, как раз кузовом под него подъехать.
— Хорошая мысль.
Я наклонился, осторожно так, чтоб не запачкаться, полу пиджака сутерского
— Поделите, а то пока нового козла себе найдете…
Схватил за воротник, поднял рывком — Клаус уже подруливает — и только собрался в кузов закидывать, глядь — откуда ни возьмись, синий патруль! Легок на помине, что называется! Три рыла, одно другого небритее, в шинелишках пехотных. Двое с карабинами, третий с ручником наперевес. Ручник непривычный, не с диском, как стандартный русский, а с магазином сверху. Английский, что ли, из союзнических поставок?
— Что происходит, камрады?
— Да вот, — весело так отозвался. — Сутера вешаю. Помочь хотите?
Переглянулись они ошарашенно — и сгинули, как ветром сдуло.
«Хрен с вами, сам справлюсь», — почему-то весело подумал я.
Закинул тушу пузана в кузов, сам следом запрыгнул, врезал ему промеж ног на всякий случай, чтоб не трепыхался. Примерился, ножом лишние полметра провода отхватил, руки за спиной связал, потом шею захлестнул, двойным узлом затянул, а Клаус уже газ давит. Хорошо, я отскочить в глубь кузова успел, а то бы сам этот столб макушкой вперед таранил!
Повис он. Можно было, конечно, и повыше его подцепить, откуда вид эффектнее, ну да возиться… до земли не достал, и ладно. Минуты две подрыгался, штиблетами посучил и затих, язык вывалив. Красота.
Честно скажу, давно я такого удовольствия не испытывал. Равно как и удовлетворения на душе от хорошо проделанной работы. Почаще бы такое. Майору, что ли, предложить? Боевой дух, опять же, поднимает!
Огляделся — девок уже, само собой, и след простыл. Кроме малышки давешней, из-за которой весь сыр-бор и завелся. Сидит прямо на асфальте, кровь остановить пытается.
А ведь, похоже, думаю, и вправду не из этой стаи ворона. Была бы своя — уволокли б небось.
Подошел к ней, сел рядом на корточки, платок протянул.
— На, приложи. И не бойся, больше тебя этот урод не тронет. Ни тебя, ни кого другого.
— Вижу. — И носиком своим разбитым смешно так — шмыг!
Тут Фриц из подъезда выходит. Распаренный весь, довольный. Сплюнул себе под ноги, ремень затянул… увидал сутера на столбе и враз побагровел, даже хрипеть начал.
— Босса, сучий ты потрох, мать твою через пень колено! Тебя что, на пять минут без присмотра оставить нельзя?
Я на часы покосился — и впрямь едва пять минут минуло. Быстро, однако, Баварец отстрелялся,
— А в чем дело-то? Что, тебе одному развлекаться можно?
— Босса! Тебе, свинья долбаная, тех пленных было мало?!
Вспомнил, называется. Ну да, полоснул я тогда очередью. А что, спрашивается, делать было, когда они на меня толпой поперли… ведь не сразу на спуск надавил. Ох, не сразу… там, считай, с каждым третьим, если не ел за одним столом, так один грузовик, точно, из грязи вытаскивал. Только когда двинулись они на меня — не было в этой массе знакомых лиц, а были лишь морды звериные, перекошенные до жути и не полосни я по ним, мигом бы лопатами изрубили, да в осеннюю грязь втоптали. А что Кнопке потом перед строем говорил, так тоже все верно, обстоятельства обстоятельствами, но факт стрельбы по безоружным пленным налицо, и тела под брезентом на краю плаца лежат. Ну, сложилось… бывает. В дисбат не слили, ну а лычки… все равно ж через месяц обратно привесили.
Встал я, вперед шагнул.
— Слушай, Баварец, ты хрюкай, да не забывайся. А то ведь я и разозлиться могу.
Фриц, он, конечно, меня потяжелее раза в два и старше, читай, опытнее. Но вот только если сцепимся мы с ним сейчас, как два зверя диких, все это еще и на злость множить надо, а злости во мне сейчас хватит трех Баварцев даже не на наш крест — на британский флаг порвать. И он это знает, и я знаю, что он знает… такая вот арифметика.
— Парни, — это Клаус из кабины, — довольно собачиться! Время, время… нам же еще на базар!
Баварец еще полминуты посопел подбитым паровозом, сплюнул смачно — и откуда у него столько слюны берется! — обошел меня по дуге, как собака породистая кошку дворовую, и в кузов запрыгнул.
— Возьми… спасибо.
Оборачиваюсь — девчонка уже поднялась и платок мой обратно протягивает.
Посмотрел я на него… жа-алко. Хороший ведь был платок, не обычная тряпка извазюканная, что у меня по карманам комба распиханы, а из «фронтовой посылки», выглаженный, с вышивкой и кружавчиками по углам. Как раз такой, что и в кармане парадной формы таскать не стыдно. А теперь… И такая тоска на меня накатила…
— Ну и кто, спрашивается, мне его отстирывать будет?
И ведь, думаю, удастся ли отстирать дочиста — это еще, как говорят русские, бабушка надвое сказала. Кровь — штука прилипчивая, а ткань-то тонкая, чуть что, и дыра сразу!
— Прости… хочешь, я сама отстираю?
Просто сказала, легко… будто у нее в сумочке прачечная имеется, с деликатным режимом стирки для тонкого белья.
С другой стороны, посмотреть, как настоящая аристократка, это если Клаусу не примерещилось с перекура, будет мой собственный платок отстирывать — забава даже почище, чем эту самую аристократочку отыметь. Потому как последнее для них процесс все же естественный: как нос ни задирай, а иного способа наследников завести природа-мать не предусмотрела. Да вообще — удовольствие, которое иногда под настроение и садовнику с шофером перепасть может, а вот стирка — это уже полный нонсенс. Опять же…
В этот момент княжна-графиня моя качнулась, как стебелек хлипкий под ветром, и оседать начала. Я ее подхватил — чисто рефлекторно, не задумываясь, — на руки поднял, черт, думаю, какая ж она легонькая-то, словно пушинка, полсотни кило со всей одеждой! А ведь на что уж я хиляк хиляком выгляжу, но свои семьдесят пять потяну, а после хорошей жрачки так и все восемьдесят!
Отнес ее к грузовику, на сиденье примостил, сам на подножку стал.
— Глянь, чего это с ней?
Клаус мельком покосился, усмехнулся в усы.