Крест. Иван II Красный. Том 2
Шрифт:
— Лежачий не дерётся! — остерёг боярин Зерно.
Хвост, не спуская настороженных глаз с поднимающегося на ноги соперника, проверил, нет ли крови во рту, сплюнул на снег.
— Ты ещё харкаться! — г взревел Вельяминов. Осатанев не столько от боли, сколько от досады, он обрушил целый град ударов, бил без разбора в грудь, в голову, ногами по рёбрам.
Хвост отскакивал, увёртывался, с его губ срывались невнятные восклицания — глухие восклицания боли, закипавшие в груди после каждого полученного удара. Вельяминов, как видно, решил покончить дело одним наскоком, зрителям стало казаться, что он совсем близок к победе.
— Сладит
— Да, не Алёшке с ним тягаться.
Хвост шатался от могучих ударов, соскальзывал, припадал на колено, но не падал и не пятился. Заняв снова боевую стойку, он даже подзадоривал Вельяминова:
— Слабак ты всё же, Васька!
Тут и зрителям стало понятно, что замыслил Хвост. Видно было со стороны, как явно выбивается из сил Вельяминов. Он всё чаще останавливался, иные удары наносил лишь наугад, но ярость и жажда мщения всё не оставляли его — зубы он сжимал так, что они издавали скрежет. Однако всё чаще кулаки его лишь месили воздух, и он уж, видно, начал приходить в отчаяние от стойкости и неуязвимости противника. Пятился назад сам, с трудом втягивая в себя воздух, долго задерживал его в груди, выпускал медленно, с присвистом.
А Хвост словно только набирал мочь, тело его превратилось в послушный клубок.
— Ну, давай, давай, Васька, что же ты? Сла-бак!
Вельяминов с трудом сглотнул скопившуюся во рту кровь, наклонился вперёд, словно хотел получше расслышать, что говорит ему Хвост, и тут же получил короткий разящий тычок под ребро. Лицо его сразу начало наливаться синевой. От второго удара, пришедшегося в скулу, он выплюнул изо рта в снег два зуба. Вельяминов обмяк, из последних сил повернулся спиной, намереваясь, видно, прекратить драку и спастись бегством, но не признаться в поражении.
— Мазку не бьют! — выкрикнул Дмитрий Зерно.
Хвост видел мазку и на распухших губах Вельяминова, и на снегу, куда он выхаркнул обломки зубов, но не удержался и пинком сильно подсек Вельяминова сзади. Тот рухнул в снег и лежал не двигаясь. Хвост неторопливо расчесал пятерней спутавшуюся во время драки бороду, ждал, не поднимется ли противник для продолжения борьбы.
Судные мужи дали знак прекратить поединок.
Алексей Хвост неторопливо подошёл к восседавшему на коне Семёну Ивановичу:
— Ну, великий князь, что скажешь? В поле — две воли, кому Бог поможет. Помог мне, значит, Моя правда?
— Нет, не твоя! — Семён Иванович не мог скрыть досады и злости, в голосе слышалась дрожь. — Зачем мазку бил?.. Ещё раз опозорил меня! За это я тебя не только тысяцкого лишаю, но и беру на себя все твои московские пожалованные волости, убирайся в Коломну либо Рязань, чтобы глаза мои тебя больше не видели! — Он потянул на себя повод уздечки, понужнул к скоку коня и словно бы ненароком свернул его в сторону Хвоста. Тот не дрогнул, не шелохнулся. Умное животное само прянуло прочь, выбросив задними ногами мокрые ошмётки снега. Одну ископыть Хвост поймал на лету, сжал в ладонях, наблюдая, как тает грязный снег, просачиваясь сквозь пальцы. И только теперь почувствовал, как вдруг оборвалось дыхание, как бросилась в лицо кровь.
Пали вечерние сумерки, весенний воздух был чист и прозрачен, так что в нём ясно проступали очертания кремлёвских стрельниц и башен. Князья Иван и Андрей не спешили идти к своим коням. Стремянные ёжились от крепнущего мороза, но терпеливо ждали братьев.
— Я заеду в Кремль, захвачу Шурочку и — домой к себе.
— А я прямиком в Боровск.
— Значит, вместе поедем, пока нам по пути. А к Семёну я что-то не хочу заходить.
— Ия тоже, пусть его... Может, поймёт?
— Навряд ли... Я хочу Алексея Петровича к себе позвать, в удел, старшим боярином.
— Не надо, Ваня, не зли Сёмку. Мы ведь крест целовали, что будем всегда заодин.
В Вербное воскресенье в Кремле собралось великое множество богомольцев из окружных городков и весей. После торжественной обедни, которую служили во всех храмах, православный люд на телегах, верхом на лошадях или на своих двоих растекался по домам в разные концы княжества. И у всех на устах были одни и те же ходячие вести. Чем дальше от Москвы, тем громче, смелее обсуждали крамолу, поднятую тысяцким Хвостом против самого великого князя. Того хуже был слух о размирье братьев — Ивана и Андрея с Симеоном Гордым, потому как пуще супостата, если брат на брата. Передавалась и одна хорошая весть: архимандрит рождественский то ли уже прибыл в Москву, то ли где-то близко в пути находится с постановлением патриарха царьградского о неделимости русской митрополии и с разрешением великому князю вступить в третий брак.
Глава двадцать шестая
1
На семи ветрах стоит Москва, немудрено, что много слухов в неё заносится. Князья и бояре, крестьяне и ремесленники, монахи и калики перехожие из разных земель притекают в Кремль по семи дорогам, которые расходятся лучами во все стороны, — можайской, волоколамской, тверской, дмитровской, владимирской, болвановской и ордынской. И у каждого притеклеца свой норов, свои помыслы.
Как при Иване Даниловиче Калите, так и при преемнике его Симеоне Гордом бысть тишина на Москве, как записали с удовольствием в Своде правдивые летописцы. Москвичи уже несколько десятилетий не терпели притеснений от татар или иных каких иноземных неприятелей, не случалось в княжестве и внутренних распрей. Во всех соседних и дальних землях усобицы сменяли усобицу, котора шла за которой, и люди спасались тем, что покидали родные места. Скопившиеся в Москве беженцы собирались в землячества — волынское, галицкое, черниговское, рязанское, тверское... Знатные бояре и служилые люди в окружении Семёна Ивановича помнили, откуда они родом, случалось, начинали сводить старые счёты.
Стычка Алексея Хвоста с внуком Протасия Вельяминова возникла из-за болезненного соперничества влиятельных боярских родов. Свидетели-летописцы верно разобрались в их распре, написав, что Хвост вошёл в крамолу, а иные бояре на него ковали ков. Но эта боярская свара могла бы затеряться среди других, ей подобных, и не попала бы в летописный Свод, кабы не привела к нелюбию и сваде детей Калиты, к первой в истории Московского княжества усобице. Открытой неприязни, тем более вражды, у них не возникло, они просто стали сдержаннее в изъявлении своих чувств и мыслей, не столь откровенны в своих планах и намерениях.