Крестная дочь
Шрифт:
Через несколько секунд Суханов пришел в себя, подумал, что по какому-то недоразумению еще жив. Он лежал на животе и видел перед собой казенную часть карабина. Со стоном перевернулся на спину, сел на землю, привалившись спиной к стене. Он гадал про себя, что произошло в те секунды или минуты, пока он был в отключке. Суханов подумал, что легких ранений в живот и грудь не бывает. Его дела так себе, не позавидуешь. Но голова еще оставалась ясной, а боль в животе и груди такая, что ее можно перетерпеть. Только дышится тяжело.
Луна вышла из-за туч и стало так светло,
Тогда он распахнул полы халата, тяжелые и липкие, вытащил из-под брючного пояса пистолет. Поднял руку и дважды выстрелил в голову детине. Голубев харкнул кровью, повалился на бок и затих.
Ноги сами несли Рифата к черному джипу. Пробежка не длинная, но дыхание сбилось, а сердце выпрыгивало из груди. Волна животного страха, накатившая на него, замутила рассудок. Дважды он спотыкался, увязая в песке, падал, но тут же вскакивал на ноги и бежал дальше. Когда от машины его отделяли всего несколько метров, Рифат обернулся через плечо и перевел дух. Кажется, никто не за ним не гонится. Он постучал ладонью по капоту, дернул на себя переднюю водительскую дверцу.
– Черт, закрыто, – прошептал он и шершавым как наждак языком облизал верхнюю губу. – Твари…
Он дернул сильнее. Сорвал с плеча автоматный ремень и, размахнувшись, ударил прикладом в стекло, разлетевшееся в осколки. Он заглянул голову в салон. Темно, как в могиле. И, кажется, никого нет. Рифат просунул руку внутрь, дернул ручку и потянул дверь на себя. Все в порядке, ключи в замке зажигания. Он перевесил автомат на левое плечо, наступив коленом на водительское сидение, пролез в салон так, чтобы заглянуть на задние места. Не мешает до конца убедиться, что салон пуст.
– Черт, – сказал Рифат. – Сука…
Он увидел, как из-за сидения появилась физиономии женщины. Голова замотана серыми о грязи бинтами. Рифат опустил плечо, сбрасывая автомат. Но не успел коснуться пальцем спускового крючка и дать очередь через переднее сидение. Он увидел глаза женщины, полные страхи и ярости. Увидел дуло пистолета и вспышку выстрела. Пуля ударила между глаз, и наступила вечная темнота.
Глава третья
Девяткин появился в пивном ресторане с получасовым опозданием, когда Олейник, ожидавший встречи за дальним столиком в углу, уже проглотил овощной салат, выпил чашку темной безвкусной жижи под названием кофе и просмотрел утреннюю газету. Заведение оказалось паршивой дырой, расположенной в полуподвале старого дома купеческой постройки, больше похожего на бомбоубежище или тюрьму. Сводчатые потолки, узкие бойницы зарешеченных окон. Бар еще не работает, ресторан открывают после шести вечера, но с утра здесь можно скоротать время
Извинившись за опоздание, Девяткин присел и, поманив заспанного официанта, заказал пару бутербродов и кружку пива. Сделал жадный глоток, стер пену салфеткой и снова глотнул.
– Не рано ли начинаете? – спросил Олейник.
– Я с утра, – Девяткин щелкнул себя пальцем по горлу, выбив смачный звук, – привык немного освежаться. А сегодня еще и голова раскалывается.
Он допил пиво и, позвав официанта, заказал новую кружку. Олейник, выпивавший редко, по большим праздникам, глядел холодно, делал про себя какие-то выводы. Кажется, этот мент, жадный до денег, тупой и драчливый, ко всем своим достоинствам еще и алкаш. Он видите те ли привык освежаться. С утра пораньше заправляется пивом по самые жабры. И в таком состоянии отправляется на службу шить заказные дела и ломать бейсбольные биты о спины подозреваемых.
– Вот уж не думал, что встречусь с вами по такому случаю, – сказал Девяткин. – Еще история с самолетом не закончена. А тут адвокат такие кренделя выделывает.
– На истории с самолетом можно ставить крест, – ответил Олейник. – Тут новостей уже не появится. Если бы Зубов остался жив, он давно дал о себе знать. Жаль мужика… А денег, которые я вбухал в самолет, разве не жаль? Короче так: я подсчитал убытки и списал их.
– Но дело еще не закрыто. Мне начальство каждый день мозги вправляет. Газеты об этом пишут. Читали?
– Полная лабуда, – поморщился Олейник. – Ну, попишут еще неделю. А потом появятся другие новости. Посвежее и поинтереснее.
– Возможно, – кивнул Девяткин. – Однако я рад, что история с самолетом помогла нам свести знакомство.
– И я рад, – через силу улыбнулся Олейник. – Рувинский вчера по телефону сказал, что вы можете чем-то помочь. Я правильно понял? И хорошо… Но прежде чем мы начнем беседу, придется соблюсти некоторые меры предосторожности, – он кивнул начальнику службы охраны Алексею Озерову, сидевшему за столиком у двери. – Понимаете о чем я?
Девяткин обернулся на назад, добродушно усмехнулся и похлопал себя ладонями по груди, давая понять, что ни диктофона, ни камеры, вмонтированной в заколку галстука, на нем нет. Вот разве только тощий бумажник и грошовая самописка, купленная в магазине «Школьник».
– Я согласился встретиться на вашей территории, – покачал головой Олейник. – Ваша очередь сделать шаг навстречу. Минутное дело. Пройдите в туалет. Мой человек убедится, что все в порядке. Иначе…
– Что «иначе»?
– Разговора не получится.
– Бросьте. Даже если бы нашу беседу писали на пленку – все это туфта на постном масле, а не доказательство вашей или моей преступной деятельности. Мы можем говорить о чем угодно. Наш треп – это всего лишь набор слов. Ни один суд никогда…
– Запись разговора – это оперативный материал, но не доказательная база. С этим я согласен. Но судьи принимают такие вещи во внимание. Так сказать, держат в голове. Вчера вы сказали, что я ничем не рискую. Готов с вами поспорить. Итак: ваше решение?