Крестная мать
Шрифт:
— Да, меня проинформировали, что у нее проблемы. Я потому и не стал на нее выходить, — зацепился Крюк. — Добрые люди отсоветовали брать в партнеры Родионову. Говорят, и мы далеко не ангелы, но у этой бабенки сзади хвост. Сказали, это такая зверюга, обдерет до ниточки… Подмела, говорят, своим хвостом весь Киев, посчитала, что мало, забросила его то ли в Крым, то ли в Молдавию, не помню точно. А там хвостик ей прищемили. Ничего не имею против нечистой силы, против расширения географии рынков сбыта и зон влияния, но упаси Господь, что можно ловить в Молдавии?! Ведь они деревянные, эти молдаване…
— Речь шла о Крыме, — живо подхватил Юрочка, но вдруг замолк, будто что-то вспомнил. Устремив взгляд вверх на зеркальные шары, он задумчиво произнес: А что, вполне вероятно, может она и ведьма.
Крюк имел опыт общения с подобными типами. Юрочка был как тетерев на току: оторви у него гениталии, он, наверняка, и не заметит сразу, слишком занят собой. Для того, чтобы узнать содержание всего разговора, что состоялся в апартаментах Родионовой и случайным свидетелем которого оказался Юрий, Крюку потребовалось немногое — не перебивать Юрочку, время от времени восторгаться его внешностью и, еще одна деталь, разбавлять беседу ненавязчивыми отступлениями. Крюк быстро нащупал параллельную тему и ошарашил Юрочку своими познаниями в области мистики и черной магии. Спустя два часа Крюк знал все до малейших подробностей. Оставив Юрочку с вылупленными глазами, юноша был под впечатлением новых знаний о колдунах и чародеях, Крюк помчался к телефону.
Набирая номер справочной железнодорожного вокзала, Крюк представлял, что еще выше поднимется в глазах Бейсика, когда тот узнает, как он отрабатывает аванс. Утренний поезд на Симферополь отправлялся в семь часов…
Крюк сделал все дело. Но теперь, когда он ехал в своей "Таврии", удаляясь от вокзала, перед глазами стояла некрасивая девочка-проводница, которая приняла у него посылку. Крюк заметил, что она была вся в прыщиках, с грубыми чертами лица. Она хорохорилась, подстраиваясь под свою внешность. Но ее выдавала застывшая в глазах печаль. Ну, конечно, она была застенчивой по натуре и такой же некрасивой, как он. Он сказал ей, что она красивая. Она совсем не придала значения этому комплименту. Прямая противоположность Юрочке. Крюк вручил ей смерть, но не жалел невинную жертву. Он вообще не жалел людей. А эта девочка… Он отправил ее в рай. Там нет некрасивых, ей там будет лучше. Крюк усмехнулся.
Поезд выстукивал по рельсам и одновременно по ушам Петылицына с навязчивой монотонностью секундной стрелки. Что-то не спалось ему. Петылицын был самым матерым из собранной впопыхах бригады. Такие дела не делаются в спешке. Ему было неприятно, что как пацана сорвали его с места. И хотя ему льстило, что Матушка полностью положилась на его опыт и знание дела, Петылицын ворчливо переворачивался с одного бока на другой. Не давала заснуть привычка хорошего семьянина ощущать под боком теплое тело жены. И еще мешали эти унсовцы; эти двое ехали в соседнем купе, к ним зашли его ребята. Судя по всему, они спелись, ибо гоготали без умолку. Вот уже полчаса они мусолят одну тему — треплются про Грузию. Кто-то из унсовцев достал грузинские купоны, все дружно стали ржать при слове "грузинские бабки". Потом кто-то хотел подлить масла в огонь вопросиком: "А что, наши карбованцы лучше?", но разговор из-за этого принял иное очертание. Унсовцы пришли в замешательство, затем стали защищать незалежную валюту со свойственной националистам логикой: "Зато своя", хотя минутой раньше издевались над такими же, для кого-то своими, но грузинскими купонами.
"Сейчас пойду заткну глотки этим мародерам", — со злостью подумал Петылицын. Но не встал, надеясь, что они сами закроют рты. Его на мгновенье обволокла сладкая мысль о том, как вознаградит его Матушка за труды, когда он разделается с ее врагами в Крыму.
В соседнем купе все не унимались. Унсовцы вешали лапшу на уши его ребятам, рассказывая о своих подвигах в Грузии. Неужто у его пацанов челюсти поотвисали на этот бред? Надо все-таки пойти угомонить молодцов и уложить всех спать, чтобы к Симферополю как огурчики были. Петылицын встал и вышел из купе, со свирепым видом он направился к шумной гоп-компании, резко дернул дверь и гаркнул во все горло:
— Эй, вояки, вы что ж моих хлопцев сказками развозите. Кто тут у вас основной Ганс Христиан Андерсен?! А ну разбежались по нарам, уши развесили, е…ть копать.
— Может хватит кричать, — раздался девичий голос в коридоре. — Двенадцатый час. Это вышла проводница, которая устала скучать в своем служебном купе и была рада воспользоваться предлогом поскандалить с пассажирами. Она, несмотря на свой небольшой стаж успела полюбить дорожные приключения. Ей уже довелось познакомиться с людьми разных профессий и разного положения, отпускниками и командировочными. Знала она также, что никто ее не пригласит в веселую компанию, не напросись она сама. "Лицом не вышла", — подшучивала она сама над собой. А веселый, пьяный балаган, который, случалось, устраивали в купе пассажиры! Весь мир для этой девочки сосредоточивался в этом купе, в этом вагоне, в поезде, в этой извилистой железнодорожной колее, в этой бедной на краски панораме, открывавшейся за окнами поезда.
На улице была кромешная темнота, скрашенная редкими мерцаниями огоньков. Самые интересные эпизоды в ее проводничьей биографии происходили именно в такую темень. В одну из таких ночей в служебном купе она потеряла девственность. Мимолетное знакомство с каким-то молодым то ли геологом, то ли археологом, так так и не расслышала, что он промямлил, закончилась животной близостью. Он живописно распял ее, будучи вдрызг пьяным, да и она была не лучше. Но она не жалела об этом. Ей нравилась ее работа. Все время новые люди. Интересно. Правда, бывают очень скучные поездки, без шума и лишнего шороха, пассажиры угрюмо курсируют от своей полки к туалету и обратно. Но нынешние, похоже, шумные, не зря она так тщательно красила губы и веки…
— О, мамочка высунулась, — заметил ее Петылицын, — можешь засунуться обратно, милая, мы отбиваемся.
— Пассажиры уже спят, а вы дебоширите, — уже немного тише произнесла девушка, удивленная тем, что "тренер" не пьяный.
"Спортсмены", тоже трезвые, молча выходили из купе и отправлялись по своим местам. Ни один на нее даже не взглянул. "А в прошлый раз спортсмены пили как сапожники, — вспомнила она, — этот строгий, не разрешает им пить". Но главное, она поняла: на нее никто сегодня не позарится. Открыв свое купе, она уставилась на надоевший интерьер и некоторое время не хотела заходить, затем все- таки подалась вперед, но так и не вошла…
С утра, с того самою момента как ушел поезд на Симферополь, Борис пустился в разгул. Объехав за день добрую дюжину баров, к вечеру он был никакой. Чего он, собственно, и добивался. К состоянию, которое он намеревался получить, безрассудно лакая "Смирновку", пиявкой присосалась разбитость. Дискомфорт нарастал и начисто покрыл пьяную эйфорию. У Бориса ничего не вышло, он не очистил голову от неприятных мыслей, водка просто разогнала гнетущие мысли по тупикам, и потому ни одной из них не могло быть завершения. В голове скопилось столько всего, и это все еще перемешивалось с разным бредом. Это позволило Борису материально ощутить, как пахнет мозг. Когда он уже совсем не вязал лыка, телохранитель усадил его в машину и отвез домой, где с горем пополам раздел и уложил в кровать.
Если предшествующее сну состояние можно было назвать бодрствованием, то уснул он мгновенно. Сперва сознание сквозь сонную дымку рисовало знакомые и незнакомые образы, затем они стали выстраиваться в бессмысленные ряды, потом все неуклюжие сценки скомпоновались в один стройный сюжет. Этот сон, подобно долгоиграющей пластинке, прокручивался в его голове уже не раз и с каждым разом дополнялся всевозможными подробностями.
…Борис стоял на берегу моря. Песчаный берег нежно целовали зеленые волны. Морская гладь сверкала полировкой под слепящими солнечными лучами. Чистое голубое небо сливалось с морем на отчетливо-просматривающемся горизонте. Рядом с ним стояла Елена. Она была в том самом платье, что он, когда-то очень давно, подарил ей. Она была молода и прекрасна и представляла собой мазок природы, без которого идиллия была бы не полной. Ее ясный взгляд был устремлен вдаль. Он знал, что Елена любила смотреть на море. От моря исходил дух вольного простора, вечного и незыблемого. Все также всматриваясь вдаль, она сказала,