«Крестоносцы» войны
Шрифт:
Смешки, фырканье.
— Смирно! Итак, тут имели место несчастные случаи. Если б я употребил другие слова, мне пришлось бы посадить кое-кого из вас в один барак с эсэсовцами. А я не хочу этого делать. У нас и без того нехватка в людях. Так вот, запомните: таких несчастных случаев здесь больше не будет. Понятно?
Солдаты молчали, но в их молчании чувствовалось недовольство.
— Нужны трое добровольцев для несения караула, — вдруг сказал он.
Никто не выступил вперед.
— Ладно! — Трой стиснул зубы, выставил подбородок. — Шийл! Козинский! Бартлет!
Он сделал направо кругом и, печатая шаг, пошел прочь, злясь на самого себя, злясь на Фарриша, который так удружил ему.
Наступил вечер.
Иетс допрашивал Видеркопфа. Видеркопф совершенно потерялся и не знал, что и подумать. Почему этот американец так настроен против него?
— Заключенных нужно учить, — хмуро проговорил Видеркопф. — Вот вы дали им свободу. Посмотрите, что они теперь делают! Мы, немцы, во всем любим порядок. А я только исполнял свой долг.
— Значит, вы считали себя учителем?
— Да, — ответил Видеркопф.
Иетс сказал:
— Я по профессии тоже педагог.
— Тогда вы меня поймете, — сказал Видеркопф.
Иетс решил прекратить бесполезный допрос. Он повел Видеркопфа в барак, где держали эсэсовцев. В лагере стояла темнота, идти было трудно. Иетс полагался на Видеркопфа, на его чувство ориентации. Эсэсовец был весьма предупредителен; он жался к Иетсу, боясь, как бы не потерять его в темноте и не остаться одному. А у Иетса было такое чувство, словно на земле что-то копошится, Ползает, увертываясь от него и от Видеркопфа и в то же время цепляясь за них.
Шийл, стоявший на часах у барака, окликнул Иетса. Тот велел ему открыть дверь и впустить туда Видеркопфа.
Когда Иетс вернулся в помещение комендатуры, Трой и Карен молча сидели за столом друг против друга.
Иетс устало опустился на стул. Молчание стало еще ощутимее. Он чувствовал, что между этими двумя людьми завязываются какие-то нити, может быть, даже незаметно для них самих.
— Пойду спать, — сказал он и для виду зевнул.
— Нет, еще рано, — быстро проговорил Трой. Потом добавил более сдержанно: — Я совсем отбился от сна. Этот лагерь давит меня, как кошмар. Стереть бы его с лица земли, так чтобы и следов не осталось!
— Нет, его надо сохранить, — сказал Иетс, — и сгонять сюда туристов со всех концов света, а главным образом из Америки.
Трой закурил сигарету.
— Может, вы правы. Но я не стану принимать в этом участие. С меня на всю жизнь хватит того, чего я насмотрелся здесь за один день. Карен хорошо! Она напишет и отделается от всего этого.
— И напишу! — горячо вырвалось у Карен. — Только мне не поверят.
— Когда я уйду отсюда, — сказал Трой, — мне тоже не захочется в это верить. Вот смотрю я на вас двоих или на других порядочных людей, на своих солдат, и думаю только бы покончить с войной, а там жизнь наладится. Потом вдруг сразу себя одерну: а разве за всех можно поручиться? Возьмите любого из этих нацистов, которые сидят у нас сейчас под замком, оденьте его в штатское и выпустите на свободу где-нибудь в Нью-Йорке, или Чикаго, или Денвере, или в Лос-Анджелесе —
— Фу, черт! — пробормотал Иетс, потирая свои бородавки. И ему представилась университетская спортивная площадка в Колтер-колледже и футбольное поле позади нее — поле, на котором всюду бараки. Он увидел самого себя — вернее, свою тень, в мешковатой одежде в полоску, увидел, как эта тень вымаливает кусок хлеба, пьет грязную воду, плетется на непосильную работу под ударами хлыста.
Если б они выиграли войну, подумал Иетс… но они ее не выиграли.
Раздался выстрел, следом за ним — крики, злобные вперемежку с отчаянными. И тут же послышалось потрескивание огня, мгновенно охватившего сухое дерево.
Трой расстегнул кобуру и выбежал из комендатуры. Горел барак; пламя столбом поднималось вверх в безветренном воздухе, четко обрисовывая стены барака; в окнах мелькали руки, лица. Пронзительные крики перекрывали рев огня.
В отсветах пожара кипела, крутилась, словно подхваченная водоворотом, толпа заключенных. Трой, а за ним Иетс и Карен пробились сквозь нее.
«Они вооружены!» — пронеслось в голове у Троя. Он кинулся к ним, не обращая внимания на винтовки и автоматы, наведенные на запертую дверь барака.
Заключенные не двинулись с места. Передние видели решительное лицо Троя, но отступить не могли, потому что на них напирали сзади.
Трой оттолкнул Шийла, который, бледный как полотно, стоял на своем посту у горящего барака.
— Ключ! Ключ давай!
Шийл наконец-то понял, что от него требуется. Он полез в один карман, в другой…
Трой не стал ждать его. Он налег своим могучим плечом на дверь, сломал замок. Но дверь, уже тлеющая поверху, не подалась — эсэсовцы напирали на нее изнутри, тщетно стараясь вырваться наружу.
— Воды! — крикнул Трой. — Иетс! Что же вы! Пошлите за водой! — В толпе появились солдаты. — Воды! — снова крикнул Трой. Но они стояли как вкопанные, то ли не расслышав слов своего капитана, то ли не желая понять его, то ли не в силах оторваться от зрелища горящего барака.
— Вы же знаете, что воды не хватит! — сказал Иетс, стараясь удержать Троя. — И все равно ее сюда не подашь… Выходите! — крикнул он эсэсовцам. — Kommt heraus!
Дверь, уже охваченная огнем, вдруг подалась. В ее рамке показался Видеркопф; он выл не своим голосом, лицо у него было искажено от ужаса, рубашка на нем тлела, лохматые волосы опалило огнем. Эсэсовцы вытолкнули его вперед.
Видеркопф увидел заключенных в полосатой одежде, увидел наведенные на него винтовки, автоматы. Отчаяние придало ему сил — он оттеснил обратно в барак живые факелы, которые напирали на него сзади, толкая его в этот водоворот ненависти.
Но тут крыша обвалилась, стены рухнули, и пламя этого смрадного костра из человеческих тел пошло на убыль.
Трой, сам обгоревший, с закопченными руками и лицом, отвернулся от дымящегося пожарища.
— Отобрать оружие! — скомандовал он солдатам. Заключенные беспрекословно расстались с винтовками и автоматами.