«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Взгляните на меня, — возразил Петтингер. — Я же болен. Я инвалид. Русская зима оказалась мне не по силам.
И Лемлейн невольно засмеялся, а Памела обложила Петтингера подушками и подоткнула со всех сторон плед.
Сейчас Уиллоуби сидел в кресле напротив вдовы. Он чувствовал себя почти растроганным — эта дружная обветшалая обстановка, разбитое окно, сквозь которое дул ветер, шевеля волосы на голове больного. Роскошь Старого света рождала в нем чувство неполноценности, смешанное с чувством снисходительного превосходства. Если его расчеты оправдаются, можно будет, пожалуй, купить весь замок, как он есть, перевезти в Штаты и поставить где-нибудь за городом. Что вся старина тут не древнее эпохи Вильгельма II, он не знал, но вид был богатый.
Уиллоуби действовал осторожно, с прохладцей; явно из одной вежливости он осведомлялся о здоровье вдовы, о том, в каком полку служил майор Дейн и где именно его сразила болезнь.
Петтингер назвал памятную ему русскую деревню в окрестностях Сталинграда.
Уиллоуби нахмурился:
— Непростительная была ошибка — дать своей армии затеряться в необъятных пространствах России. Вы недооценили противника, откусили больше, чем могли проглотить. Впрочем, это типичная немецкая черта.
Петтингер согласился. Но тут же добавил, следуя заветам фельдмаршала Клемм-Боровского:
— Вы несколько упрощаете, подполковник. Помню, как-то ночью нам пришлось отбивать атаку русских. Мы буквально скосили их перед своими позициями. Мороз был тридцать или сорок градусов. Мы не сомневались, что кто не убит, тот в течение получаса замерзнет насмерть. И что ж? Перед рассветом, часа четыре спустя, эти самые люди поднялись с обледенелой земли и снова пошли в атаку. И разбили нас. Не знаю, откуда у них это упорство в борьбе. Но знаю, что мы были вашим оплотом против Востока!
На изможденном лице Петтингера появились красные пятна. Столько времени прошло, а его недоумение и ярость были все те же.
— Вы, американцы, сами разбили нас! — сказал он и театрально закашлялся. — Теперь берегитесь!
Уиллоуби погладил себя по толстой ляжке.
— Мы производим товаров больше всех в мире — нам некого бояться. — Он засмеялся.
Лемлейн, встревоженный политическим оборотом разговора, наклонился к вдове и что-то шепнул ей. Вдова медленно потянулась к колокольчику и позвонила. Вошла горничная с чайным прибором на подносе.
— Давно вы покинули ряды немецкой армии, майор Дейн? — спросил Уиллоуби.
— Полтора года назад, — сказал Петтингер. — Как жаль, что мы тогда же не кончили войну.
— Бросьте шутить, — возразил Уиллоуби. — Ринтелены неплохо заработали на этой войне — и чем дольше она тянулась, тем для них лучше.
Лемлейн поспешил на выручку. — А налоги? — воскликнул он. — А отчисления на армию? Наконец, разруха. При чем мы теперь остались?
Вдова разливала чай в саксонские чашки.
Внимание Уиллоуби по-прежнему привлекал Петтингер.
— Какой пост вы занимали в фирме Ринтелен до войны?
Лемлейн уже готов был снова устремиться в прорыв. Но Петтингер предупредил его.
— Видите ли, формально я, кажется, числился одним из членов правления. Но меня больше всего интересовало искусство — живопись, скульптура. Я путешествовал, был в Италии, Англии, Франции. Должен вам сказать, подполковник, — в голосе его появились бархатные ноты, — мы с Памелой женились по любви. — Он взял ее руку и нежно погладил. — Покойный Максимилиан фон Ринтелен всячески старался сделать из меня делового человека. Но, — он с улыбкой покачал головой, — мне всегда казалось: зачем иметь много денег, если тратить их только на то, чтобы нажить еще больше?
Из-под полуприкрытых век он зорко наблюдал за Уиллоуби. По-видимому, американец успокоился, убедясь, что со стороны наследника мужского пола его замыслам ничего не грозит.
Уиллоуби взял предложенную ему чашку, отпил глоток эрзац-чая и невольно поморщился. Это была идея Лемлейна — заварить эту гадость. Главноуправляющий стремился произвести именно тот эффект, который и был достигнут, — продемонстрировать былое великолепие, будущие возможности и нынешнюю нужду.
Эрзац-чай расположил Уиллоуби к большей бесцеремонности.
— Вы проиграли войну. Вам отлично известно, как вели себя ваши в побежденных странах; майор Дейн может это засвидетельствовать. В сущности, мы имеем полное право так же вести себя здесь.
Ни Петтингер, ни Лемлейн ничего на это не ответили; Памела поила чаем больного. Взгляд Уиллоуби остановился на вдове; в конце концов именно она возглавляет семейную корпорацию.
Вдова прочирикала:
— Мы в ваших руках. — По-английски она говорила медленно и с запинкой, и казалось, будто она очень старается, чтобы угодить гостю.
— Я назначаю вашего управляющего, Лемлейна, мэром города. Отсюда вы можете заключить, что мы не склонны злоупотреблять своим положением.
— Еще чаю? — предложила вдова.
— Нет, благодарю вас.
— Может быть, печенья?
Уиллоуби взял штучку печенья. У него был вкус соломы.
— Из чего это сделано?
Вдова сказала:
— У нас плохо с питанием. — И, перехватив взгляд Уиллоуби, словно прикидывающий ее вес, добавила, краснея. — Я — больной человек.
— Простите! — сказал Уиллоуби.
— Ах! — сказала вдова. — Вы нас совсем придавили к земле. Не знаю, как нам удастся подняться.
Петтингер медленно качал головой, разыгрывая утомление. И думал: какой это был мудрый шаг — укрыться в этом доме. Американский бизнесмен в мундире, сидящий сейчас против него, послужит самой верной гарантией его безопасности, идеальной ширмой, за которой он будет делать свое дело.
Уиллоуби выпрямился в кресле.
— Мистер Лемлейн, вы разъяснили членам семьи Ринтелен трудности положения фирмы?