«Крестоносцы» войны
Шрифт:
Иетс и Бинг с удивлением смотрели на старика и детей. Трудно поверить. Словно они прямехонько из мопассановского романа ступили на землю, сотрясаемую огнем артиллерийской батареи, расположенной по соседству.
К Иетсу подошел солдат.
— Капитан Каррузерс сейчас примет вас, сэр, — сказал он.
— Можете вы накормить сержанта? — спросил Иетс. — Он не успел пообедать. — Он повернулся к Бингу: — Нет смысла обоим поститься. Ищите меня в разведотделе штаба.
Бинг пошел вместе с солдатом. У того было озабоченное, хмурое лицо, словно
— Черт знает что, — сказал он. — Я по ночам зарываюсь в яму, и недаром. А этот старик с детьми остаются в доме, одни-одинешеньки. Мы говорили им, чтобы они перебрались в погреб. А старик сказал, что боится, как бы дети не простудились. Ночью фрицы начинают палить, снаряды так и свищут. А дети лежат на верхнем этаже, в потемках, конечно. Сумасшествие…
Он показал пальцем на одну из аллей:
— Видите дорогу? Ступайте по ней все прямо, этак шагов триста, потом свернете налево и увидите кучку деревьев. Там походная кухня. Мы уже с час как пообедали. Постарайтесь уговорить повара.
Бинг разыскал кухню. Уговаривать повара не пришлось. Ему дали остатки от обеда — разогретые и опять остывшие консервы, сухари, тепловатый кофе. Он уселся на землю, прислонился спиной к дереву и без особого аппетита начал есть.
Бинг вошел в блиндаж разведотдела, когда Иетс объяснял другому офицеру, почему нет никакой возможности приготовить экстренную листовку для Матадора. Бинг слышал голос Иетса, но видел только широкую спину его собеседника, освещенную тусклым светом подвешенной к потолку лампочки.
Иетс говорил:
— В этом все дело, капитан. Такая листовка равносильна провозглашению наших целей войны. А это значит: определить общую политическую линию, на что ни у вас, ни у нас нет полномочий.
Глаза Бинга мало-помалу привыкали к полумраку. Хороший, добротный блиндаж. Только прямое попадание могло разрушить его. Глубоко врыт в землю, на стенах карты и пустые мешки из-под муки. Перекрытие сплошное, бревенчатое, сверху засыпано землей.
Иетс заметил Бинга и подозвал его.
— Капитан Каррузерс, это сержант Бинг, один из наших специалистов. Листовку мы поручим ему, если будет разрешение союзного командования.
На широких плечах капитана Каррузерса сидела несоразмерно маленькая голова. От длинных висячих усов она казалась еще меньше. Слушая Иетса, капитан все время досадливо крутил их. Но тут он опустил руку и сказал с торжеством:
— Вот видите, Иетс, вы же сами привезли его! Остается только обсудить содержание. Как я уже говорил, начнется с огневого вала невиданной силы. Как будто идет подготовка к серьезному наступлению. Нагоним на них страху. А потом…
— Но, капитан, я же вам говорю, что союзное командование никогда этого не одобрит. А если даже мы получим разрешение, будет слишком поздно. Почему вы не хотите взять одну из готовых листовок?
Иетс без особого подъема исполнял роль, навязанную ему Крераром и Уиллоуби. Слова Каррузерса отнюдь не убедили его в том, что предполагаемая листовка возымеет действие; однако и вреда он в ней не видел.
— У меня с собой несколько штук. Вот хотя бы эта: здесь излагается обстановка после капитуляции Шербура. И карта есть. Картой они всегда интересуются, даже если не желают читать текст.
Каррузерс встал. Бинг думал, что он непременно стукнется головой о потолок, но между макушкой капитана и бревенчатым потолком оказалось вполне надежное расстояние.
— У нас имеются миллионы экземпляров, — продолжал Иетс все менее и менее убедительно. — Мы можем послезавтра доставить их на ваши полевые склады.
Счастье, думал Иетс, что Фарриша здесь нет. Каррузерсу приходится выслушивать его доводы и спорить с ним. Генерал не потерпел бы возражений.
— Но нам не нужен этот старый хлам, — настаивал Каррузерс. — От него никакого проку. С таким же успехом мы можем посылать туалетную бумагу или вообще поберечь снаряды.
В сущности, почему не написать для них листовку, спрашивал себя Иетс. Сам-то он — за или против? Ему-то уж во всяком случае наплевать, чья это компетенция — заниматься политикой. Все эти соперничающие между собой армейские инстанции раздувают свое значение, чтобы сохранить теплые местечки.
— А лучше всего действуют пропуска, — сказал Иетс рассеянно. — Немцы так и хватают их. Почти у всех пленных они есть. Вы же сами докладывали об этом.
Нет, он все-таки против листовки. Она поставит его перед необходимостью ответить на некоторые вопросы, а у него нет ответов. Правда, писать будет Бинг, не он… Но какая разница? Разве он может уклониться от ответственности? Даже если от него не потребуют ни единого слова, ни единой мысли, он все равно должен будет принять или отвергнуть смысл написанного — хотя бы для самого себя.
— Лейтенант Иетс! — Каррузерс запротестовал так громко, что связист, дремавший в дальнем углу за коммутаторной доской, проснулся и вскочил со стула. — Это идея генерала. Я же вам говорил. И прекрасная идея, по-моему. Четвертое июля…
— Знаю, знаю, — устало прервал его Иетс. — Четвертое июля — рождение нации, и нация ведет войну… Почему вы не хотите меня понять? Вы просто боитесь генерала.
— Ничего подобного!
— Хорошо, допустим, — согласился Иетс. — Вы хотите выполнить приказ своего начальства. А мы должны подчиняться своему.
— Но, черт возьми, армия-то ведь одна!
— Вот именно. И генерал Фарриш тоже служит в этой армии. Весьма сожалею, что вам придется объяснить ему это.
— Что объяснить? — раздался с порога густой хриплый бас.
Все обернулись.
— Смирно! — гаркнул связист из своего угла, втайне благодаря своего ангела-хранителя за то, что проснулся вовремя.
Фарриш, наклонив голову, чтобы не задеть за притолоку, проследовал к столу. На нем были сапоги для верховой езды, в руках — стек. Он положил стек на стол и сел на место Каррузерса; стул затрещал под его тяжестью.