Крестоносцы
Шрифт:
Збышко выглянул из-за дерева, опять натянул тетиву и, готовясь пустить новую стрелу, подкрался к поверженному быку, который еще рыл задними ногами землю.
Однако, взглянув на зверя, он спокойно повернулся к своим и крикнул им издали:
— Так метко попал, что он даже под себя пустил!
— А чтоб тебя! — сказал, подъезжая, Зых. — Одной стрелой уложил!
— Да ведь близко, а стрела бьет со страшной силой. Посмотрите: не только жало, вся ушла под лопатку.
— Охотники уже недалеко, они, наверно, заберут его.
— Не дам! — отрезал Збышко. — Я его на дороге убил, а дорога ничья.
— А если аббат охотится?
— Если аббат, так пускай забирает.
Тем временем из лесу вырвалось десятка полтора собак. Завидев зверя, они с пронзительным визгом кинулись на него, сбились в кучу и стали грызться между собой.
— Сейчас и охотники подоспеют, — сказал Зых. — Смотри, вон они, только выехали из лесу повыше нас и еще не видят зверя. Эй! Эй! Сюда! Сюда! Вот он лежит! Вот!..
Внезапно Зых смолк, прикрыл рукой глаза и через минуту произнес:
— Господи Боже! Что это? Ослеп я, или мне мерещится?..
— Один на вороном коне впереди едет, — сказал Збышко.
Но Зых вдруг крикнул:
— Иисусе Христе! Да это, сдается, Ягенка!
И неожиданно заорал:
— Ягна! Ягна!..
И тут же погнал вперед своего меринка; но не успел он пустить его рысью, как Збышко увидел самое удивительное зрелище на свете. Сидя по-мужски на горячем вороном коне, к ним во весь опор скакала девушка с самострелом в руке и с рогатиной за плечами. От стремительной скачки волосы у нее распустились, к ним пристали шишки хмеля; лицо ее было румяно, как заря, рубашка на груди распахнута, а поверх рубашки накинут сердак овчиной наружу. Подскакав к путникам, девушка осадила коня; с минуту на лице ее изображалось то сомнение, то изумление, то радость, пока наконец она не уверилась окончательно, что все это не сон, а явь, и не крикнула тонким, еще детским голосом:
— Папуся! Миленький папуся!
В мгновение ока она соскользнула со своего вороного и, когда Зых тоже соскочил с коня, чтобы поздороваться с дочкой, бросилась отцу на шею. Долгое время Збышко слышал только звуки поцелуев и два слова: «Папуся! Януся! Папуся! Януся!» — которые отец с дочерью в восторге повторяли без конца.
К ним уже подъехали люди, подъехал и Мацько на телеге, а они все еще повторяли: «Папуся! Януся!» — и все еще обнимали друг друга. Когда они наконец нацеловались и наобнимались, Ягенка забросала отца вопросами:
— С войны возвращаетесь? Здоровы?
— С войны. С чего это мне не быть здоровым? А как ты? А младшие братишки? Надеюсь, здоровы, а? Иначе ты бы не скакала по лесам. Но что это ты здесь делаешь, дочка?
— Да вот, как видите, охочусь, — смеясь, ответила Ягенка.
— В чужих лесах?
— Аббат позволил. И псарей прислал мне с собаками.
Тут она повернулась к своей челяди:
— Ну-ка отгоните собак, а то изорвут шкуру!
А затем она обратилась к Зыху:
— Ах, как я рада, что вы приехали!.. У нас все благополучно.
— А ты думаешь, я не рад? — сказал Зых. — Дай-ка, дочка, я еще разок тебя чмокну!
И они стали целоваться, а когда кончили, Ягна сказала:
— Далеконько мы от дому отбились… Ишь куда заскакали, покуда травили этого зверину. Пожалуй, две мили гнали, кони и то притомились. Но какой могучий зубр, видали?.. Верных три стрелы я в него всадила, а последней, должно быть, и кончила.
— Всадить-то всадила, да не кончила: его вон тот молодой рыцарь подстрелил.
Ягенка откинула рукой прядь волос, спустившуюся на глаза, и бросила на Збышка быстрый и не особенно доброжелательный взгляд.
— Знаешь, кто это? — спросил Зых.
— Нет, не знаю.
— И не диво, что ты его не признала, вон как он вырос. Ну а, может, признаешь старого Мацька из Богданца?
— Боже мой! Так это Мацько из Богданца! — воскликнула Ягенка.
И, подойдя к телеге, она поцеловала Мацьку руку.
— Вы ли это?
— Я самый. Только вот на телеге, потому немцы меня подстрелили.
— Какие немцы? Война была с татарами. Уж это-то я знаю, — сколько я батюшку молила взять меня с собой.
— Война-то была с татарами, да мы на ней не были, мы со Збышком воевали тогда на Литве.
— А где же Збышко?
— Неужто ты его не признала? — засмеялся Мацько.
— Так это Збышко? — воскликнула девушка, снова бросив взгляд на юношу.
— Конечно!
— Ну, подставляй ему губы, вы ведь знакомы! — весело крикнул Зых.
Ягенка с живостью повернулась к Збышку, но вдруг попятилась и, закрывшись рукой, сказала:
— Мне стыдно…
— Мы ведь с малых лет знакомы! — заметил Збышко.
— Да! Хорошо знакомы. Я помню вас, хорошо помню. Лет восемь назад вы приехали как-то к нам с Мацьком, и покойница матушка принесла нам орехов с медом. Не успели старшие выйти из горницы, как вы ткнули мне кулаком в нос да сами орехи и съели!
— Сейчас он бы этого не сделал! — сказал Мацько. — Он и у князя Витовта бывал, и в краковском замке, так что знает придворный обычай.
Но тут Ягенка вспомнила совсем про другое и, обратившись к Збышку, спросила:
— Так это вы убили зубра?
— Я.
— Давайте поглядим, где у него торчит стрела.
— Да ее не увидишь, она вся ушла под лопатку.
— Брось, не спорь, — сказал Зых. — Все мы видели, как он подстрелил зубра, да то ли еще: ты знаешь, он вмиг натянул самострел без рукояти.
Ягенка в третий раз поглядела на Збышка, на этот раз с удивлением.
— Вы без рукояти самострел натянули? — спросила она.
Уловив в ее голосе недоверие, Збышко упер в землю самострел со спущенной тетивой, вмиг натянул его так, что заскрипела железная дуга, и, желая показать, что знает придворный обычай, преклонил колено и протянул самострел Ягенке.