Крестоносцы
Шрифт:
— Закладную он нам отдал, но залог-то остался и записан в судебную книгу. Не простит нам теперь аббат ни единого скойца.
— Ну что ж, пускай не прощает. Деньги у вас есть, а мне на дорогу ничего не надо. Меня везде примут и коней покормят; а коль панцирь на мне и меч при мне, так и тужить-то мне не о чем.
Пораздумался Мацько обо всем, что случилось. Не по его все вышло. Сам-то он всей душой желал, чтобы Збышко женился на Ягенке, да понял теперь, что не испечь из этой муки хлеба, ну а коли аббат и Зых с Ягенкой гневаются да припуталась еще эта драка с Чтаном и Вильком, так уж лучше Збышку уехать, чем и дальше быть причиной раздоров и споров.
— Эх! —
Тут старик заглянул Збышку в глаза и спросил вдруг:
— А тебе не жаль Ягенки?
— Дай Бог ей здоровья и счастья! — ответил Збышко.
XVIII
Мацько терпеливо выждал еще несколько дней в надежде, что до него дойдет какая-нибудь весть из Згожелиц или сам аббат переменит гнев на милость; но в конце концов ему наскучили неопределенность и ожидание, и он решил сам съездить к Зыху. Не по его вине все это случилось, а все же старику хотелось знать, не обиделся ли Зых и на него; что до аббата, то Мацько был уверен, что отныне он со Збышком впал у родича в немилость.
Однако Мацько хотел сделать все, что было в его силах, чтобы смягчить гнев аббата, и по дороге все раздумывал да прикидывал, что да как сказать в Згожелицах, чтобы загладить вину и сохранить прежние добрососедские отношения. Но старик никак не мог собраться с мыслями и обрадовался, застав дома одну Ягенку, которая приняла его по-старому, и поклонилась, и руку поцеловала, словом, встретила приветливо, хотя и была немного грустна.
— Отец дома? — спросил старик.
— На охоту уехал с аббатом. Они скоро должны вернуться…
Ягенка ввела гостя в дом, и они долго сидели в молчании, пока девушка наконец не спросила первая:
— Скучно вам одному в Богданце?
— Скучно, — ответил Мацько. — А ты уже знаешь, что Збышко уехал?
Ягенка тихо вздохнула:
— Знаю. Я в тот же день узнала; думала, заедет доброе слово сказать на прощанье, а он и не заехал.
— Как же ему было заезжать-то, ведь аббат пополам бы его разорвал, да и твой отец не захотел бы его видеть.
Она тряхнула головой и ответила:
— Эх! Никому не дала б я его в обиду.
Твердое сердце было у Мацька, но эти слова растрогали старика, он привлек к себе девушку и сказал:
— Бог с тобой, дитятко! Ты невесела, да ведь и мне невесело, потому, скажу я тебе, ни отец родной, ни аббат не любят тебя больше, чем я. Лучше было мне от той раны погибнуть, что ты меня вылечила, только б женился он не на другой, а на тебе.
Такая печаль и тоска нашла вдруг на Ягенку в эту минуту, что не могла она больше таиться.
— Не видать уж мне его больше, — сказала она, — а увидеть с дочкой Юранда, так лучше мне прежде очи выплакать.
И концом передника она прикрыла глаза, на которые набежали слезы.
— Ну, полно! — воскликнул Мацько. — Уехать-то он уехал, но, даст Бог, с дочкой Юранда не воротится!
— Отчего ж ему с нею не воротиться? — промолвила Ягенка из-под передника.
— Да ведь не хочет Юранд отдать за него Дануську.
Ягенка вдруг открыла лицо и, повернувшись к Мацьку, живо спросила:
— Он и мне говорил, да только правда ли это?
— Правда, истинная правда.
— Отчего же не хочет-то?
— Да кто его знает. Обет, что ли, он дал, а против обета разве пойдешь. По душе ему Збышко пришелся, и немцам помочь отомстить обещался, да и это не помогло. Зря его и княгиня Анна сватала. Не хотел Юранд слушать ни просьб, ни приказов, ни увещаний. Сказал, что не может. Ну, видно, есть у него причина такая, что и впрямь не может; человек он твердый, коль сказал, слову своему не изменит. Ты, девушка, не падай духом, приободрись. По правде сказать, должен был он уехать, ведь в костеле дал клятву добыть павлиньи гребни. Да и девушка покрывалом его накрыла в знак того, что хочет выйти за него замуж, потому и голову ему не отрубили; в долгу он у нее, что говорить! Даст Бог, не будет она женой ему, но по закону он ее суженый. Зых на него сердит, аббат, верно, бранится на чем свет стоит, я на него тоже гневаюсь; но ты сама посуди, что ему было делать? Раз он в долгу перед той, надо было ехать. Он ведь шляхтич. Одно только скажу: не побьют его где-нибудь немцы, вернется он не только ко мне, старику, не только в Богданец, но и к тебе, уж очень ты была ему по сердцу.
— Где уж там! — сказала Ягенка.
Но придвинулась к Мацьку и, тихонько толкнув его локтем, спросила:
— Откуда вы знаете? А? Ведь неправда все это?..
— Откуда я знаю? — переспросил Мацько. — Да видел, как тяжело ему было уезжать. И уж когда решили мы, что уедет он, спросил я его: «А не жаль тебе Ягенки?» А он сказал: «Дай Бог ей здоровья и счастья». Да так развздыхался, будто кузнечный мех был у него в середке…
— Да нет, неправда!.. — повторила потише Ягенка. — Но только вы рассказывайте…
— Ей-ей, правда!.. Уж после тебя та ему не больно придется по вкусу — сама знаешь, ядреней и красивей девки, чем ты, на всем свете не сыщешь. Небось чуяло его сердце, что ты его суженая, и любил-то он, может, тебя больше, чем ты его.
— Вот уж нет! — воскликнула Ягенка.
И, сообразив, что выдала себя, закрыла рукавом румяное, как наливное яблочко, лицо, а Мацько улыбнулся, погладил усы и сказал:
— Эх, вот бы молодость! Но ты не падай духом, я уж вижу, как дело обернется: поедет он, получит при мазовецком дворе шпоры, — там граница близко, на крестоносца легко наткнуться… Знаю я, и немцы бывают могучими рыцарями, и железо может проткнуть его шкуру, но только думаю, что не всякий с ним справится, ловкий из него, дьявола, вояка. Подумай только, как он в один миг разделался с Чтаном из Рогова и Вильком из Бжозовой, а ведь они, говорят, молодцы и крепкие парни, сущие медведи. Привезет он свои чубы, но дочки Юранда не привезет, я ведь сам говорил с Юрандом и знаю, как обстоит дело. Ну а что потом? Потом сюда воротится, больше ему воротиться некуда.
— Когда еще он там воротится?
— Ну, коли ты не выдержишь, так уж не пеняй. А пока передай аббату и Зыху все, что я тебе рассказал. Может, меньше станут гневаться на Збышка.
— Как же мне передать им? Батюшка не очень гневается, больше печалится, а при аббате и вспомнить нельзя про Збышка. Досталось от него и мне, и батюшке за слугу, которого я послала Збышку.
— Какого слугу?
— Да вы его знаете. Чех у нас был, которого батюшка взял в полон под Болеславцем, хороший слуга, верный. Звать его Главой. Батюшка приставил его служить мне, потому что он сказал, что дома у себя был шляхтичем, а я дала ему добрую броню и послала к Збышку, чтобы он служил ему и охранял его, а случись какая беда, дал бы знать… Я ему и кошелек на дорогу дала, а он спасением души поклялся мне, что до самой смерти будет верно служить Збышку.