Крестоносцы
Шрифт:
Он наклонился, надел вретище, в котором были прорезаны отверстия для головы и для рук, повесил на шею на веревке ножны меча и побрел к воротам.
Ворота были закрыты, но сейчас ему было безразлично, когда они откроются перед ним. Замок погрузился в безмолвие ночи, только стража перекликалась по временам на раскатах. В башне у ворот высоко светилось одно-единственное окошечко, остальные были темны.
Текли часы ночи, в небе поднялся лунный серп и озарил угрюмые стены замка. Тишина стояла такая, что Юранд мог бы услышать биение своего сердца. Но он онемел и оцепенел, словно из него вынули душу, и ничего уже не сознавал. У него осталась только одна мысль — что он перестал быть рыцарем, Юрандом из Спыхова, но кем он стал, это ему было неведомо… По временам ему чудилось, что среди ночи к нему от повешенных, которых он видел утром, бесшумно идет по снегу смерть…
Вдруг он вздрогнул и мгновенно очнулся:
— Боже милостивый, что это?
Из высокого окошечка в башне у ворот долетели едва слышные сперва звуки лютни. Когда Юранд ехал в Щитно, он был уверен, что Дануси нет в замке; но от этого звука лютни посреди ночи сердце его мгновенно встрепенулось в груди, ему почудилось, что он узнает эти звуки, что это играет она, его дочь, милое его дитя!.. Он упал на колени, сложил молитвенно руки и, дрожа как в лихорадке, слушал.
Полудетский, исполненный безмерной тоски голос запел:
Ах, когда б я пташкой Да летать умела, Я бы в Силезию К Ясю улетела.Юранд хотел выкрикнуть любимое имя, позвать свое дитя; но слова застряли у него в горле, словно сжатом железным обручем. Волна боли, слез, тоски и горя залила внезапно ему грудь, он бросился лицом в снег и, объятый волнением, воззвал в душе к небу, словно вознося благодарственную молитву:
— О Иисусе! Я слышу еще голос моего дитяти! О Иисусе!
И все его огромное тело сотряслось от рыданий.
А в вышине полный тоски голос пел в невозмутимой ночной тиши:
Сиротинкой бедной На плетень бы села: «Глянь же, мой соколик, Люба прилетела!..»Утром толстый бородатый немецкий кнехт пнул ногой лежавшего у ворот рыцаря.
— Вставай, собака!.. Ворота открыты, и комтур повелел тебе предстать перед ним.
Юранд очнулся словно ото сна, он не схватил кнехта за горло, не сокрушил его своими железными руками, лицо его было тихим, почти смиренным; он поднялся и, не говоря ни слова, пошел за солдатом в ворота.
Не успел он миновать их, как позади раздался лязг цепей, подъемный мост стал подниматься вверх, а в воротах упала тяжелая железная решетка…
Часть вторая
I
Очутившись во дворе замка, Юранд не знал сперва, куда идти,
так как кнехт проводил его через ворота, а сам направился к конюшням. У стены стояли кучками и поодиночке солдаты; но лица у них были такие наглые и смотрели они с такой насмешкой, что нетрудно было догадаться, что они не укажут ему дороги, и если и ответят на вопрос, то разве только грубостью или оскорблением.
Некоторые из них, смеясь, показывали на него пальцами; другие, как и вчера, снова стали бросать в него снегом. Заметив большую дверь, над которой было высечено в камне распятие, Юранд направился к ней, полагая, что если комтур и старшие братья находятся в другой части замка или в других покоях, то кто-нибудь должен сказать ему, как к ним пройти.
Так оно и случилось. Когда Юранд подошел к этой двери, обе створки ее внезапно распахнулись и перед ним предстал юноша с выбритой, как у ксендза, макушкой, но в светской одежде.
— Господин, это вы Юранд из Спыхова? — спросил он.
— Я.
— Благочестивый комтур велел мне проводить вас. Следуйте за мной.
И он повел рыцаря через просторные сводчатые сени к лестнице. Перед лестницей он остановился и, окинув Юранда глазами, снова спросил:
— При вас нет никакого оружия? Мне велено вас обыскать.
Юранд поднял вверх руки, чтобы провожатому легче было его осмотреть, и ответил:
— Вчера я отдал все.
Понизив голос, провожатый произнес шепотом:
— Тогда берегитесь, не давайте воли гневу, ибо вы в их власти.
— Но и во власти Всевышнего, — возразил Юранд.
Он устремил на провожатого пристальный взгляд и, уловив в его лице сочувствие и сожаление, проговорил:
— Я вижу по глазам, что ты хороший человек. Скажешь ли ты мне всю правду?
— Не мешкайте, — поторопил его провожатый.
— Отпустят ли они мою дочь, если я отдамся им?
Юноша в изумлении поднял брови.
— Так это здесь ваша дочь?
— Да, моя дочь.
— В башне у ворот?
— Да. Они пообещали мне отпустить ее, если я отдамся на милость их.
Повожатый сделал движение рукой, точно желая сказать, что он ничего не знает, но на лице его изобразились недоумение и тревога.
— Правда ли, — спросил его Юранд, — что ее стерегут Шомберг и Маркварт?
— Этих братьев нет в замке. Но возьмите ее отсюда, пока не выздоровел комтур Данфельд.
Юранд затрепетал при этих словах; однако он ни о чем уже больше не мог спрашивать юношу, так как они дошли до зала на втором этаже, где рыцарь должен был предстать перед лицом щитненского комтура. Слуга отворил ему дверь, а сам вышел на лестницу.
Рыцарь из Спыхова вошел в просторную, очень темную комнату; стеклянные, оправленные в свинец шарики пропускали мало света, а день был зимний, хмурый. В другом конце комнаты горел огонь в большом камине; но сырые дрова давали мало пламени. Спустя некоторое время, когда глаза его привыкли к полумраку, Юранд увидел в глубине комнаты стол, за которым сидели рыцари, а позади них целую толпу вооруженных оруженосцев и кнехтов и среди них замкового шута, державшего на цепи ручного медведя.
Когда-то Юранд бился с Данфельдом на поединке, потом дважды видел его при дворе мазовецкого князя, куда тот приезжал в качестве посла; с того времени прошло уже несколько лет, но даже в полумраке старый рыцарь тотчас признал его лицо и тучную фигуру, да и за столом комтур восседал посредине, в кресле, опираясь на подлокотник рукой в деревянном лубке. Справа от него сидел старый Зигфрид де Л"eве из Янсборка, лютый враг всего польского племени, а Юранда из Спыхова в особенности, слева — младшие братья Готфрид и Ротгер. Данфельд нарочно пригласил их, чтобы они поглядели на его торжество над грозным врагом и насладились с ним плодами предательства, которое они вместе замыслили и совершили. Облаченные в мягкие одежды из темного сукна, с легкими мечами на боку, они сидели, удобно развалясь в креслах, веселые и самоуверенные, и взирали на Юранда с той надменностью и с тем безмерным пренебрежением, с каким всегда взирали на слабых и побежденных.