Крестоносец
Шрифт:
— Как так? Они же…
— Предатели, — перебил Спиридона Андрей. — Сначала предали веру. Потом нанимателя. Фекальное воинство. Им теперь не отмыться вовек. Никто не наймет, если узнает.
Все затихли.
— И что же теперь с ними делать? — наконец спросил дядька Кондрат. — Тоже под нож?
— Зачем? — удивился Андрей. — Это двуногое дерьмо — ценный ресурс. Негоже им разбрасываться…
***
Тем временем у Смоленска разыгрывалась другое сражение.
Иоанн Васильевич решил
Сбор помещиков и их выступление происходил достаточно спонтанно. Но иного выбора у Царя не было. Из-за чего по сути в поход пошло едва две с половиной тысячи всадников, преимущественно из Московского полка. Да стрельцы московские — еще столько же. Верхом. Остальные попросту «не успели» или по какой-то причине не смогли. Но и эти — налегке, так как Государь спешил.
Мало.
Очень мало.
Но точных сведений о неприятеле у Иоанна Васильевича не имелось, и он решил рискнуть. Так как опасался сдачи города гарнизоном. Ибо в Москве слухи ходили один дурнее другого…
Под Смоленском действительно стояли магнаты. И действительно при войске не было короля. Но туда из Ливонии подошли артиллеристы, а из Швейцарии — пехота.
Да-да. Та самая знаменитая швейцарская пехота.
Ясное дело — времена ее громкой славы давно позади. Но она все еще представляла собой грозную силу, с которой считались в Европе. И те шесть тысяч швейцарцев, что стояли у Смоленска парировать Царю было попросту нечем.
Да и ливонская артиллерия, представленная многочисленными легкими орудиями, представляла нешуточную угрозу в полевой битве. Понятное дело, что ее выделили для осады. Чтобы хоть как-то обеспечить артиллерийскую поддержку. Но здесь и сейчас эта слабость обернулось силой и немалой. И командующий войском спешно стал разворачивать все эти фальконеты да тюфяки против Царя. Исключая, пожалуй, только самые крупные пищали. Они оказались слишком тяжелыми для таких скорых манипуляций…
Иоанн Васильевич медленно обвел взглядом поле боя.
Отсюда, с холма, диспозиция прекрасно просматривалась. И она ему категорически не нравилась.
Наступать на эту мощь? Безумие.
В принципе в Смоленске стоял гарнизон и если бы он поддержал атаку, то, может быть, это и могло закончиться чем-то хорошим. Сомнительно. Но шанс имелся. Без них же…
— Вяжите повозки, — коротко скомандовал он. — Поставьте их здесь.
— Их больше. — возразил Иван Шереметьев. — И это — не татары.
— Мы не может просто так отступить. Мы встанем на холме и попробуем отразить их атаку.
— Государь, — произнес швед на русской службе, командир небольшого отряда финских всадников — единственных наемников, до которых сумел дотянуться Царь. — Это — швейцарская пехота. Не испанцы, но дело свое знают. Крепкие ребята.
Царь промолчал.
Швед же развивать тему не стал, видя такой настрой нанимателя.
Тем временем повозки спешно стягивались и связывались. Силами
Связывать повозки в единое полевое укрепление они закончили уже под артиллерийским обстрелом — ливонские фальконеты открыли по ним огонь. Весьма, надо сказать, губительный. Так как ядра, попадая в повозки, порождали массу щепок и обломков. Которые уже выступали вторичным поражающим элементом.
Иоанн попытался ударить поместной конницей, дабы прекратить этот обстрел. Но не вышло. У польских и литовских магнатов здесь, под Смоленском, имелись не только шляхтичи, но и другие виды конницы. Включая небольшой отряд настоящих польских рыцарей и прилично ранних крылатых гусар. Совсем не таких крылатых гусар, что с хорошо известных читателям картинок[1]. Первые эти гусары представляли собой легкую кавалерию, лишенную даже кольчужной защиты и шлемов. В основе своей. Они укрывали щитом и атаковали длинными копьями, упертыми в ток…
Сунулись.
Отошли.
Сунулись.
Отошли.
Так и не сходясь в собачью свалку. Опасаясь. Серьезно опасаясь.
И сам Иоанн Васильевич, и его воеводы, и многие старшины поместные прекрасно знали на что способны всадники с длинными копьями. Слава ведь о тульских уланах гремела и не шуточная. Поэтому помещики просто не решались сходить в лобовой свалке с противником. Ограничившись обстрелом из луков, который в силу низкой плотности и интенсивности, да еще и на скаку, практически не имел результатов.
Отходя под пищали стрельцов, помещики сбрасывали с «хвоста» конницу неприятеля. Та отходила назад. Они вновь пытались прорваться к фальконетам. И вновь откатывались. А полевое укрепление из повозок тем временем все сильнее и сильнее приходило в негодность. Пока, наконец, не двинулись вперед швейцарцы.
Встречать их было уже некем.
Деморализованные стрельцы в основной своей массе отошли на противоположный склон холма. Да и потери понесли они выглядели ощутимыми. А конница… она…
— Государь, — тихо произнес Иван Шереметьев, подъехав поближе. — Нужно что-то решать пока не поздно.
— Что решать? — глухо спросил Иоанн Васильевич.
— Или стрельцов обратно, к повозкам загонять, или отходить. Спешно.
— А они пойдут? К повозкам-то?
— Я не уверен… Вишь — потрепало их немало.
— Отходим, — едва слышно произнес Царь.
Смоленск был потерян.
Как и надежда справиться с неприятелем своими силами.
Мертвенно бледный, погруженный в до крайности мрачные мысли, Иоанн Васильевич отвернул назад. К Москве. Слова Андрея, который предрекал полную неспособность московского войска противостоять более-менее толковому европейскому, сбылись. Царю хватило ума, чтобы понять — даже если бы он сумел привести втрое больше конницы — успеха бы он не достиг.