Крестоносец
Шрифт:
Вечером того дня, когда мы прибыли в крепость, Рамон выступил с речью перед новобранцами в трапезной.
— В году 1099 от Рождества Христова, — говорил он, — поредевшая армия из тысячи пятисот голодных рыцарей осадила город с более чем стотысячным населением. Египетский правитель усилил местный гарнизон отборными арабскими воинами из Судана. Город назывался Иерусалим, и осадила его армия Христа. Наши братья, которые теперь пребывают в раю, одержали победу. За один месяц они пробили стены и взяли Иерусалим.
— Как они это сделали? Как эти рыцари сумели одержать такую великую победу?
— Вмешательство Господа, — ответил один из новобранцев.
— Не совсем так, — сказал Рамон. — Христос действительно вдохновил рыцарей. Но первые крестоносцы были сильнее, проворнее и дисциплинированнее своих противников. Никогда не забывайте, зачем мы так упорно тренируемся. Однажды вы послужите Господу так же, как сделали это первые крестоносцы.
Начальное обучение рыцаря ордена Калатравы длится два года. Первый год новичок посвящает себя духовным аспектам рыцарства — изучает литургию и устав ордена. На второй год, приняв обет, рыцари занимаются физической и военной подготовкой.
Однако армада короля Хайме не собиралась ждать, пока двадцать новобранцев ордена Калатравы закончат свою подготовку. Рамон сказал, что нам придется учиться быстрее. К счастью, мы с Андре выучили литургию, еще будучи монахами в Санта-Крус.
— Воины неверных, — сказал Рамон, — редко интересуются нашими познаниями в области молитв.
Мы должны были провести в крепости всего-навсего восемь месяцев, и за это время Рамон собирался сделать из нас воинов.
На следующее утро после нашего приезда на рассвете нас разбудили кузнецы. Пожилые люди вошли в спальню и стали измерять наши ноги, плечи, головы. Они избегали смотреть нам в глаза и даже не спрашивали наших имен, записывая цифры.
Когда три месяца спустя они принесли наши доспехи, семерых из нас уже не было здесь. Трое ушли добровольно, еще четверых выгнал Рамон — и в ту пору я завидовал им. Им больше не нужно было терпеть бесконечные изнурительные тренировки. Дни и ночи слились для меня воедино, и когда нас будил звон колокола, я готов был поклясться, что только-только опустил голову на подушку. Но надо было просыпаться и бежать по горным тропам, пока не встало солнце, — по лесу, через черные ручьи и острые скалы. Впереди неизменно следовали Рамон и его телохранители, которые следили за каждым нашим шагом.
Первые несколько недель меня каждый день выворачивало наизнанку на внутреннем дворе. Вокруг меня блевали мои товарищи — их точно так же тошнило, они плевались, пытаясь отдышаться, перед тем как пойти в часовню.
После завтрака и короткого отдыха мы устраивали тренировочное сражение, отражая удары деревянными мечами и щитами. Один из сражавшихся друг с другом новобранцев обычно в конце концов падал от изнеможения, и на него тут же набрасывался инструктор, требуя, чтобы он поднялся и продолжил схватку. Я до сих пор слышу крики наших наставников. То были люди, надевшие монашескую рясу после многих лет сражений, — до смерти, друзья, до мучительной смерти! Еще мы стреляли из лука по раскачивавшимся деревянным щитам, привязанным кожаными ремнями к какой-нибудь высокой ветке. Мои плечи горели, пальцы немели и кровоточили. Мы ходили пешком целыми днями без отдыха, без воды. Мои ладони и ступни саднили, ноги и спина непрерывно ныли.
Как-то утром во время передышки я отправился в покои Рамона, чувствуя на себе встревоженный взгляд Андре, который смотрел, как я выхожу из спальни на внутренний двор. Я собирался покинуть орден, сказав Рамону: «Дядюшка, я больше не могу. Мое тело больше не вынесет этой пытки. Я выдохся».
Я стоял перед Районом — и не мог вымолвить ни слова. Он чинил свой сапог, сшивая лопнувший шов, и не обращал на меня внимания. Но наконец поднял голову и несколько минут смотрел на меня, сложив руки так, что кончики его пальцев соприкасались.
— Думаешь, Франциско, только ты один страдаешь? — спросил он. — Думаешь, у тебя есть другой способ унять боль?
Я вернулся в спальню, так ничего ему и не сказав.
Спустя пару месяцев волдыри исчезли, кожа на этих местах огрубела. Мускулы все еще ныли, однако нагрузка стала привычной, почти успокаивающей. Когда я ложился спать и закрывал глаза, я мысленно видел, как скачу верхом по лесу в Монкаде. Я ощущал, как бежит по жилам кровь, чувствовал горячее трепетание своих мускулов.
Я спал. Просыпался. Бегал. Молился. Ел. Дрался. Слушал.
Сомнения и страхи, прошлое и будущее отступили.
В то утро, когда вернулись кузнецы, все было иначе, чем всегда. Когда мы проснулись, крошечные пылинки плавали в лучах солнечного света: впервые за три месяца я не проснулся с первыми проблесками зари. С внутреннего двора тянуло сладким запахом росы. Кузнецы положили доспехи на наши матрацы и помогли нам облачиться, подгоняя ремни так, чтобы доспехи сидели плотнее.
Поверх длинной нательной рубашки из стеганого хлопка на меня надели кольчугу — сорок тысяч спаянных друг с другом металлических колец. Кольчуга полностью закрывала грудь и руки, спускаясь до колен. Через голову мне надели шапочку из таких же железных колец; она свободными складками собралась на шее. На макушку положили толстую подкладку из хлопка, служившую чем-то вроде подушечки для большого шлема — железной чашеобразной штуковины с плоским верхом; она плотно прилегала к голове. Ноги мои были прикрыты железными наколенниками.
Сверху на доспехи надевалась белая накидка — свободная рубаха без рукавов. Белый цвет одежды цистерцианских братьев символизировал простоту и чистоту святой миссии.
Мой десятифунтовый меч был трех футов в длину, его ширина у рукояти составляла около полуфута. У моего пояса висело оружие поменьше — заостренный кинжал, о края которого запросто можно было порезаться. И наконец, мое снаряжение завершал длинный треугольный щит из дерева, покрытый снаружи вываренной кожей, а изнутри обитый хлопком. По краям щит был обит железом — это делалось для того, чтобы он стал еще массивней и крепче.
Наблюдая за своими товарищами, расхаживавшими с важным видом по внутреннему двору, я думал о нашей миссии — о своей миссии. Мы были воинами Господа. Служа ему, я спасу душу своего брата. Я сжал массивную рукоять меча — пока его лезвие ярко сверкало, но когда-то оно будет запятнано кровью. Не сегодня.
Рамон выстроил новобранцев в шеренги вперемежку с более опытными воинами: сотня с лишним рыцарей, готовых к битве. На всех были одинаковые доспехи: согласно уставу ордена и духу братства, все мы были равны перед Господом. Рамон молча ходил вдоль рядов, внимательно рассматривая сияющие доспехи новичков; потом отошел в сторону и повернулся к нам лицом.