Крестоносец
Шрифт:
Из размышлений меня выдернуло появление баварца, ещё одного стражника и лекаря. Принесли хлеб да воду, заодно лекарь сменил повязку, охватывавшую плечо и верхнюю часть торса.
— Завтра поутру для тебя, убийца и еретик, настанет час расплаты, — с довольным видом молвил Баварец, прежде чем запереть дверь. — С каким удовольствием я посмотрю, как ты станешь корчиться на костерке, в который я лично буду подкидывать хворост. Жаль, что не удастся вздёрнуть твоего дружка, который уже, наверное, и забыл о твоём существовании, вознося хвалу Богу или Сатане за своё спасение. Но не сильно печалься, завтрак у тебя, как и у всякого приговорённого к смерти, будет неплохой, так что хотя бы
— Желаю тебе, а также Труллю и Еноху, сдохнуть от проказы, и чтобы ваши члены отвалились в первую очередь.
Баварец от души расхохотался, даже слёзы выступили ан его грубой солдатской физиономии:
— Вот это я понимаю храбрец! Главное, чтобы твоя храбрость тебе завтра не изменила, когда будешь поджариваться у столба, как поросёнок на вертеле.
Честно сказать, от подобной перспективы мне стало немного дурно, даже тошнота подкатила к горлу. Как представишь, что тебя ожидает завтра, хочется перегрызть себе вены, заранее избавив себя от страшных мучений. Может, так и поступить? Сильно сомневаюсь, что приду в себя в теле Семёна Делоне, думается мне, его в закрытом гробу отправили на Родину, где, возможно, уже похоронили со всеми полагающимися почестями. То есть, понятно, в этом времени до моего появления на свет ещё восемь с лишним веков, но мне всё же удобнее и проще было мыслить такими категориями, чтобы окончательно не запутаться.
Как бы там ни было, в завтрашний день я смотрел без особого оптимизма. Сбежать не получится, не с моей раной на это рассчитывать, даже когда освободят от кандалов на ноге. Остаётся лишь с честью постараться выдержать последнее и главное испытание в этой моей жизни. То есть не принять смерть с гордо поднятой головой… Хотя, если честно, вряд ли удастся совладать со своими эмоциями, когда начну превращаться в головёшку. Вся надежда на то, что быстро потеряю от боли сознание. Читал, конечно, что были в Средние века мастера поджаривать медленно, чтобы жертва как следует помучилась, но в моём случае, хочется верить, до такого не додумаются.
Ох, как же не хочется умирать во цвете лет! Даже до Святой земли не добрался, погибнуть в бою с какими-нибудь сельджуками было бы не так обидно, нежели сгореть на костре по ложному обвинению.
В таких вот размышлениях и прошли остаток дня и практически вся ночь, за время которой я почти не сомкнул глаз. А кто бы сомкнул ан моём месте? Да ещё и эти стоны… Кто ж там всё время стонет в дальней камере, который день уже, никак не успокоится? Это не считая довольного рычания Людоеда, которому, похоже, баварец шепнул, что меня ждёт. Тот, собака, всё никак не мог угомониться.
Хоть бы в прежнюю камеру бросили, с Гансом всё ж как-то было бы веселее. Эх, что за жизнь…. Да и ту скоро отнимут.
Рано утром, часов в шесть, наверное, мне принесли ломоть свежего хлеба, сыр, жареную курицу (не чёрный ли это юмор в связи с моими ближайшими перспективами?), луковицу, два яблока и кувшинчик вина. Неплохого вина. Несмотря на ситуацию, в которой я находился, в животе у меня было совершенно пусто, а голод, как известно, не тётка, пирожка не подсунет. Так что, начав, можно сказать, по щепотке. Сам не заметил, как сметелил всё до последней крошки. И кувшинчик осушил, ничего врагу не оставил. Ну хоть нажрался от пуза напоследок.
Ну что, когда уже за мной придут? От тоски затянул себе под нос на русском:
Чёрный во-о-орон, что ты вьё-о-ошься,
Над мое-е-ею голово-о-ой!
Ты добы-ы-ычи не дoждёшься
Чёрный ворон, я не твой!..
И пел всё громче и громче, а потом вдруг
— Что это ещё такое?!
Я как раз закончил, когда в коридоре послышался грозный голос Баварца, чьё восклицание на немецком я понял без переводчика. А затем, подойдя к двери моего узилища, он криво усмехнулся, перейдя на французский:
— Песни на сатанинском языке распеваешь? Ну что, храбрец, пришло время платить по счетам. По нужде не хочешь сходить? А то, когда пригорать начнёт, сразу и обделаешься. Иной раз, бывало, прежде чем жареным мяском запахнет, такая вонь стоит… Не то что у нас часто такое аутодафе случается, но бывало.
Петросян, блин… Так и зачесались кулаки врезать ему промеж глаз, еле сдержался. Ещё подломает, что удалось ему вывести меня из себя, а я тут пытаюсь сохранить показное хладнокровие.
С ним пришли стражник и одноглазый кузнец, который позавчера заковывал мою ногу в кандалы. Не знаю, где он свой глаз потерял, но, похоже, и язык тоже, так как ни тогда, ни сейчас я не услышал от него ни слова. На этот раз он освободил меня от оков, и я осторожно потёр начавшую уже кровоточить щиколотку. Так и заражение подхватить недолго. Впрочем, мне ли об этом беспокоиться, жить-то осталось всего ничего. А что там дальше будет… Никому ещё не удавалось заглянуть за Кромку и вернуться обратно. Насочиняли себе Рай и Ад, Вальхаллу и прочие Сукхавати. Я гораздо больше верил учёным давно заявившим, что души гнет, а сознание — не более чем деятельность мозга, происходящая за счёт миллиардов слабеньких электроимпульсов. Правда, как объяснить, что моя душа (или сознание, это кому как) переместилась по родовому древу на восемьсот лет в прошлое? Что на это сказали бы наши светлые головы, профессора и академики? Думаю, весь научный мир встал бы на уши. Но для этого я должен вернуться в тело Семёна Делоне и, самое главное, доказать, что и впрямь был в прошлом. Конечно же, меня поднимут на смех, в лучшем случае объяснят мои россказни бессознательными и очень реалистичными галлюцинациями.
«Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»
Аутодафе должно было состояться на главной площади Саарбрюккена, не такой уж и большой, куда меня доставили в деревянной клетке, в которой нельзя было выпрямиться во весь рост. Пока ехали, на меня со всех сторон глазели любопытные, а мальчишки с криками на немецком, в которых угадывалось слово «еретик», даже стали кидать камни, и некоторые попадания оказались весьма болезненными. Баварцу пришлось пригрозить им палкой, но пацанва особо не испугалась, продолжая своё мерзкое занятие до самой площади.
Площадь была небольшой, а народу собралось сотни две. Народ, как говорится, для разврата собрался. Позволено им было занять две трети пространства, а на свободном пятачке с оцеплением из числа стражников был установлен помост, где в деревянных креслах восседали ландфогт Трулль и брат Енох. Заметил я в толпе и довольную рожу Вагнера. Крысёныш, встретившись со мной взглядом, довольно ощерился.
Посреди площади была сложена поленница метра полтора высотой, которую венчал столб, к нему-то меня и примотали цепями. Почему цепями? Наверное, потому что они не сгорят от огня, как верёвки, не дадут телу упасть. Была мысль в последний момент пнуть кого-нибудь из палачей, но опять же, решил не ронять лицо. Не размениваться на такие мелочи. Жанна д’Арк, Ян Гус, Джордано Бруно… Их имена вошли в историю, вернее, войдут, а моё вряд ли, хотя я первым из них всех взойду на костёр.