Крестоносец
Шрифт:
— Что делать, Ваше Преподобие, — я постарался изобразить максимально покаянный вид, — таким уж меня сотворил Господь. Но я уважаю то, что достойно уважения. А смеяться над глупостью считаю делом богоугодным. Ведь сколько достойных людей от неё пострадало. И даже Христу пришлось претерпеть мучения и казнь из-за чужой глупости.
Монахи от моих слов удивлённо переглянулись, а Бернард, став серьёзным, предложил пояснить, что я имею в виду. М-да, на зыбкую почву я зашёл, но поворачивать назад поздно.
— Ваше Преподобие, — начал я, тщательно подбирая слова, — а что как не глупость, заставило жителей Иерусалима освободить разбойника
— В твоих словах есть истина, рыцарь, — с серьёзным видом кивнул Бернард. — Глупость и впрямь достойна осмеяния. Но всё же будь с этим осторожен. Дураков на свете много, в том числе облечённых властью, и они никогда не верят в свою дурость.
Мне осталось только склонить голову, в знак согласия с мудрыми словами аббата Клерво.
Во время пребывания Бернара в «Зелёном Рыцаре» заходили у нас разговоры и на другие темы.
Как-то слушал я разговор монахов, в котором упоминались индульгенции. Оказывается, они есть и в этом времени, хотя торговля отпущениями грехов и близко ещё не достигла того уровня, что будет во времена Лютера.
— Вижу, тебе это не нравится, сын мой, — заметил после ухода монахов Бернард, внимательно глядя на меня.
Вот ведь, не сдержался и выдал свои эмоции!
— Не буду скрывать, Ваше Преподобие, совсем не нравится, — не стал отрицать я. — Как может нравиться попытка дать взятку Господу и святым?
— Разве ты отрицаешь способность святых, стяжавших благодать Всевышнего, поделиться ею с теми, кто совершает добрые дела, а также возможность для Церкви испросить прощение для грешников, желающих раскаяться? — поинтересовался аббат.
Так-так, тут надо быть осторожным, этак недолго и до ереси договориться, а с этим сейчас строго. Но отвечать надо, промолчать ещё хуже.
— Не отрицаю, но разве добрые дела и уплата суммы денег — одно и то же? И разве уплаченные деньги доказывают раскаяние? Человек, желающий загладить прежние грехи и делать добрые дела, должен и доказать это делом, а не золотом и серебром. Хотя можно и ими: выкупая христиан из сарацинского плена. Или потратив их на строительство приютов для сирот и калек, чтобы им не нужно было просить хлеба на паперти, госпиталей, где будут лечить тех, у кого нет денег на хорошего лекаря, школ для детей из бедных семей. Или на строительство красивого храма, который будет не только возвышать души людей своей красотой, но и даст работу и еду множеству строителей и их семьям на годы и десятилетия. Вот такие вещи непременно зачтутся, а деньги… Они интересны только людям. Для Бога и святых они не существуют. В Царстве Небесном на них ничего не купить. В аду, впрочем, тоже. А что до индульгенций, то чем дальше, тем больше попытка всучить взятку Богу, будет выглядеть смешной и нелепой, а потом насмешка перейдёт в отторжение и отношение к такой торговле как к мошенничеству. Века через три с половиной, это вызовет раскол, так что половина
После долгого молчания Бернард, глядя мне в глаза, задумчиво произнёс:
— Слышать подобные рассуждения от юноши… Хм, такие слова скорее мог бы речь какой-нибудь философствующий старец. Или это тоже святой Януарий?
— Ну не сам же я это выдумал, Ваше Преподобие, — устало ответил я, и мы снова надолго замолчали.
В другой раз речь зашла о целибате. Вообще-то, безбрачие среди католического духовенства только начали насаждать, и далеко не везде это пока принято. В Восточной Европе, в тех же Польше и Венгрии, ксендзы сейчас сплошь женатые. В Скандинавии аналогично. На Британских островах это тоже не редкость. Даже в Германии, Франции, Испании ещё встречаются женатые священники, хотя в последнее время всё реже.
— Не понимаю! — воскликнул Бернард в ответ на мой негативный отзыв об идее целибата. — Что плохого в безбрачии духовенства? Монахи и монахини не вступают в брак, но это не мешает им жить и служить Богу.
Эх, сказал бы я о гомосятине, что будет расцветать в монастырях, но не хочется портить отношения с аббатом. Зайдём, пожалуй, с другой стороны.
— Монах — это одно, а священник — совсем другое. Монахи уходят от мира, да и то полностью это сделать у них не получается, кроме отшельников. Священники живут в миру и не могут его игнорировать, а мир влияет на них. Ведь если верно, что каков поп, таков и приход, то справедливо и обратное. Жизнь монаха далеко не каждому по силам, даже не все монахи выдерживают, а о приходском духовенстве и говорить нечего. Если бы все священники или хоть большинство могли быть монахами, зачем были бы нужны монастыри?
Я сделал паузу. Наблюдая за бесстрастным выражением лица собеседника, и продолжил:
— Природой или, если выразиться по-другому, Всевышним так устроено, что мужчина не может обходиться без женщины. Недаром Господь, сотворив Адама, создал ему жену. И священники не исключение, как ни запрещай. Не будет у них жён — появятся экономки, служанки и прочие любовницы под благовидными названиями. Или начнётся соблазнение прихожанок на исповеди. Или вообще извращения, вроде мужеложства и совращения малолеток.
Бернарда при этих моих словах передёрнуло от омерзения.
— В твоих словах много истины, Симон де Лонэ, — ответил аббат. — Но и у Церкви есть свои резоны. Мирские властители не всегда считаются с правами Дома Божьего.
— Знаю! — я махнул рукой. — Как сказал папа Григорий: «Церковь не освободится от подчинения мирянам, пока клирики не освободятся от своих жён». Вот только не поможет. Священники, освободившись от жён, получат разврат марающий репутацию Церкви, как во времена Папства Блудниц[8]. А мирские властители никуда не денутся, и со временем станут только сильнее. Они ни с кем не будут делить власть в своих государствах, и Церковь не станет исключением.
А дальше я нанёс добивающий удар, зная, как болезненно Бернард относится к судьбе своего детища:
— Через полтора века в Риме будет Папа Бонифаций, который захочет подчинить короля Франции, как больше полувека назад в Каноссе, Папа Григорий подчинил императора Генриха. Но сам будет свергнут и умрёт в плену. После него Папы семь десятков лет будут жить не в Риме, а во Франции, во власти её королей. И первым таким станет папа Климент, который по желанию короля уничтожит Орден Тамплиеров.