Крестовые походы. Под сенью креста

Доманин Александр

Теперь остается, наконец, кинуть взгляд на Южную Италию, где под руководством Боэмунда Тарентского формировалась последняя, самая малочисленная из крестоносных армий. Боэмунд, князь маленького княжества Тарентского, был, пожалуй, самым ярким персонажем действа, именуемого Первым крестовым походом. К моменту похода князю Тарентскому было уже около сорока лет, за его плечами были многолетние войны с Византией; десятки походов и сражений. Но казалось, >то никак не отразилось на его облике. Он был строен и гибок, как юноша, несмотря на огромный рост; лицо дышало здоровьем и силой. Анна Комнина, дочь византийского императора, оставила нам замечательный по сиоей выразительности портрет этого старинного врага Империи: «Не было подобного Боэмунду варвара или мишна во всей ромейской земле — вид его вызывал иосхищение, а слухи о нем — ужас. ...Он был такого большого роста, что почти на локоть возвышался над самыми высокими людьми, живот подтянут, бока и плечи широкие, грудь обширная, руки сильные. Его тело не <>ыло тощим, но

и не имело лишней плоти, а обладало совершенными пропорциями... У него были могучие руки, пи'рдая походка, крепкая шея и спина. По всему телу его кожа была молочно-белой, но на лице белизна окрашивалась румянцем. Волосы у него были светлые и не ниспадали, как у других варваров, на спину — его голова не поросла буйно волосами, а была острижена до ушей. Была его борода рыжей или другого цвета, я сказать не могу, ибо бритва прошлась по подбородку Боэмунда лучше любой извести. ...Его голубые глаза выражали волю и достоинство. ...В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного. Весь облик Боэмунда был суров и звероподобен — таким он казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его смех был для других рычанием зверя. Таковы были душа и тело Боэмунда: гнев и любовь поднимались в его сердце, и обе страсти влекли его к битве. У него был изворотливый и коварный ум, прибегающий ко всевозможным уловкам. Речь Боэмунда была точной, а ответы он давал совершенно неоспоримые. Обладая такими качествами, этот человек лишь одному императору уступал по своей судьбе, красноречию и другим дарам природы».

Боэмунд Тарентский действительно резко выделялся на фоне других крестоносных вождей. Он был старшим сыном от первого брака знаменитого норманнского вождя Роберта Гвискара, завоевателя Южной Италии и основателя норманнского государства на итальянской земле. Боэмунд сопутствовал отцу в его завоевательных походах, долгое время сам командовал войсками, сражающимися против Византии в горах Эпира и Македонии. Однако Роберт Гвискар, поддавшись на уговоры своей второй жены — принцессы из знатного итальянского рода — оставил почти все свои владения младшему сыну Роджеру, вместе с герцогским титулом. Боэмунду достался лишь город Тарент с окрестностями и громкий, но не подкрепленный богатствами титул князя. Обделенный наследник смирился с волей отца, но с этих пор ничего не желал так сильно, как добыть для себя земельные владения, власть и доходы не меньшие, чем у его удачливого сводного брата.

Многолетние войны с Византией явились для Бо>мупда отличной школой. Он стал великолепным зна-гоком военного дела, не стесняясь учиться этому у ■ ионх врагов — наследников славы победоносного Рима. А хорошее знакомство с изощренными хитросплетениями византийской политики, помноженное на его собственные таланты, резко выделяло его из сре-цы сиропейских феодальных властителей того времени -~ как правило, необразованных и обладающих несьма узким кругозором. Даже внешне он больше походил на византийца, чем на католического воина — он брился и стригся, сильно отличаясь этим от боро-п.ггмх и длинноволосых крестоносных вождей. Ясное понимание политической ситуации и всех трудностей похода, четкое осознание своих собственных целей гякже возвышали его над соратниками. Блестящий полководец, умный, хитрый и коварный политик, он, ПО словам Анны Комниной, «хитростью и отвагой... превышал всех прочих латинских князей настолько же, насколько уступал им богатством и численностью СВОИХ ВОЙСК».

Армия Боэмунда действительно была невелика — и количественном отношении она в четыре-пять раз уступала ополчениям Раймунда Тулузского или Готф-рида Бульонского. Но по своим боевым качествам Отряды тарентского князя, безусловно, были лучшими I крестоносном воинстве. Это было, в том числе, и i.u-лугой самого Боэмунда, отказавшегося брать с собой многочисленные толпы плохо вооруженной бедноты, Также рвущейся в поход. Соотношение рыцарской Конницы и пехоты в армии Боэмунда Тарентского не м|н'нышало один к трем, что выгодно отличало ее от /фугнх католических армий, перенасыщенных неповоротливой, недисциплинированной и небоеспособной пехотой. Очень важно было и то, что большинство его рЙЦарёй были норманнами (правильнее, конечно, «нор-м.щдцами», но пусть останется устоявшийся термин), ю сеть прирожденными воинами, к тому же имевшими многолетнюю практику войны с Византийской империей. Потомки викингов, державших в страхе всю Европу! потомки тех бойцов, что совсем недавно завоевали Англию и Италию, они, вместе со своим талантливым предводителем, по существу, составили ядро крестоносного войска и, несмотря на свою малочисленность, сыграли огромную роль в успехе Первого крестового похода.

Таковы были вожди и таковы были армии, которые осенью 1096 года двинулись по дорогам Европы, с тем, чтобы соединиться в Константинополе и начать свой великий поход за освобождение Гроба Господня.

Глава 7. Крестоносцы в Византийской империи

Раньше всех крестоносных вождей в «путь по стезе Господней» двинулся герцог Нижней Лотарингии Готфрид Бульонский, имевший под своим началом около десяти тысяч конных воинов — рыцарей и оруженос-1ЦЧ1 — и до восьмидесяти тысяч пехоты. Ополчения его собирались близ берегов Рейна, и потому выбор пути п.ли Готфрида был ясен: он остановился

на сухопутном варианте, кровавом и печальном пути похода бедноты. Но лотарингский герцог оказался вполне на высоте положения; он учел грустный опыт своих предшественников и перед вступлением в Венгрию заключил с венгерским королем Коломаном договор о взаимном ненападении, благодаря чему почти без потерь прошел м Венгрию, и Болгарию. Лишь во Фракии, уже в преддверии византийской столицы, он разрешил своей армии грабежи — либо вследствие того, что у войска кончались припасы, либо для того, чтобы показать Алексею I Комнину свою силу. Позднейшая легенда о том, что своим приказом грабить Готфрид мстил императору за арест и заключение Гуго де Вермандуа, едва ли имеет под собой реальную почву. Брат французского короля был принят Алексеем весьма торжественно, был обласкан и одарен, ведь на графа Вермандуа хитроумный Комнин возлагал немалые надежды.

II здесь надо четко представить себе то положение, и котором оказался властелин некогда могучей, а ныне только-только начавшей восстанавливать свои силы Византийской державы. Когда 23 декабря 1096 года Алек-I'ii I со стен своей столицы смотрел на подходящие к великому Константинову граду полчища лотарингцев, то уже очень хорошо знал, что это только начало. Ведь еще осенью император получил донесения о том, что «весь Запад, все варварские народы, живущие от Адриатического моря до Геркулесовых Столпов»* двинулись на Восток. А это представляло для империи огромную проблему.

В самом деле, когда послы византийского базилевса на соборе в Пьяченце просили папу римского о помощи против сельджуков, едва ли Алексей I мог представить себе, какую людскую лавину сорвет со своих мест обращение Урбана II. Поистине, по словам современника, «Запад опрокинулся на Восток». Рассчитывая получить от католической Европы небольшую вспомогательную армию в десять-двадцать, от силы в пятьдесят тысяч человек, Комнин уже в лице лотарингского ополчения столкнулся с военной силой, которая, если не своей боеспособностью, то хотя бы числом, могла сравниться со всей византийской армией. Что же будет, когда к Константинополю подойдут все крестоносные отряды? Не отступит ли далекая неясная цель — Иерусалим — перед возможностью захватить богатейший из городов Европы? Алчность франков была Алексею хорошо известна; уже первые действия крестоносцев, начиная с похода бедноты, вполне ее доказывали.

В то же время Алексей Комнин ни в коей мере не хотел отказываться от тех небывалых возможностей, которые ему предоставили фанатизм и рыцарское рвение «латинских варваров»**. Ведь если бы удалось хоть в малой степени подчинить себе эти неисчислимые орды, византиец смог бы чужими руками, почти не прикладывая собственных усилий, разгромить своих главных врагов — сельджуков и вернуть империи территории, утраченные после катастрофы при Манцикерте. Да, для iToro империи и императору нужно было «пройти по лезвию бритвы». И сейчас судьба византийской держаны, причем на века вперед, оказалась в руках первого из великих Комнинов.

История в очередной раз очутилась на распутье. Перед императором открылось разом несколько дорог: он мог со всей своей военной силой примкнуть к крестоносцам и, уже благодаря тому, что его войско пре-носходило по боевой мощи каждое из отдельных крестоносных ополчений, стать фактическим руководителем похода. Он мог также, умыв руки, как можно быстрее спровадить за Босфор бесчисленные толпы алчных ■ шантюристов и ожидать, когда две противостоящие силы ослабят друг друга. Но Алексей I выбрал третий путь и тем самым... задал невероятно сложную головоломку сотням историков, занятых исследованием этой >похи. Научные споры о том, какое решение Комнина было бы лучшим для Византии, не прекращаются и по сей день. Для одних историков действия императора представляются роковыми, приведшими к фатальному /(..ли Византии Четвертому крестовому походу, а затем и к гибели некогда великой державы под ударами турок. Другие считают их наилучшими, позволившими Византии еще около ста лет оставаться самым сильным и оогатым государством христианского мира. Что же представлял собой этот «третий путь» Алексея Комни-ii.i, что он мог принести Византии, и кто же, наконец, прав в этом затянувшемся споре?

Базилевс «империи ромеев»* решил связать всех вождей похода, от крупнейших, вроде Готфрида, до мелких баронов и рыцарей, вассальной присягой на верность византийскому императору. В случае принесения крестоносцами такой присяги, Алексей сразу становился с-сли не фактическим, то юридическим вождем похо-/i.'i. Более того, это означало, что все земли, которые удастся завоевать крестоносцам, подпадали под верховную власть императора как суверена, а будущие завоеватели изначально получали эти территории как лен*, то есть феодальное пожалованное владение. Таким образом, византийский император, не принимая непосредственного участия в крестовом походе, получал от него наибольшие выгоды. Идея была, безусловно, блестящей, но в ней имелось два огромных подводных камня. Первый: удастся ли принудить чрезвычайно самолюбивых и непокорных католических князей дать такую присягу? И второй, тесно связанный с первым: удастся ли заставить их соблюдать данную ими клятву? Забегая вперед, скажем, что с первой проблемой Алексей справился блестяще (подробнее об этом ниже), но для решения второй у него просто не хватило сил. Времена Константина и Юстиниана остались далеко в прошлом, и реальные возможности «империи греков и римлян» были для этого слишком малы.