Крестовые походы
Шрифт:
Мир навсегда создан Господом. Мир вечен и неизменен. Мир по праву принадлежит Святой римской церкви. Грех гордыни, в чём бы он ни проявлялся, самый страшный грех. Тысячи и тысячи еретиков, впавших в ересь гордыни, колеблют почву, сами пугаясь этого. Тысячи и тысячи еретиков собираются в зловонных городах, в этих вавилонах ненависти и гордыни, но разве поколебали они устои Святой римской церкви? Ткач ткёт ткань, красильщик её красит, портной шьёт, всё живое занимается своим делом. Разве можно изменить мир, созданный Господом? Не богохульство ли сама мысль об этом?
Она невинна, печально подумал папа,
Блажен тот, кто обрёл мудрость от Бога, и трижды проклят тот, кто понёс от дьявола.
Анатема сит!
Разве мир со всей своею совокупностью прошлого, настоящего и будущего не присутствует вечно в разуме Бога, как если бы он уже давно свершил своё бесконечное развитие? Разве Господь не видит будущее тем же самым способом, что настоящее и прошлое, причём именно так, как будущее когда-либо состоится? Разве он не видит все возможные колебания мира и его вещей — всё, что может когда-нибудь реализоваться и какой выбор может быть сделан?
Амансульта с большим торжеством говорит о чудесном даре Торквата предугадывать будущее, но ведь только Господь, а не его слуги, может предугадывать будущее. Ведь если допустить, что Господь может помыслить, будто должны иметь в будущем место все те вещи и события, которые могут и не случиться, то он заблуждается.
А даже допускать такое — грех.
Такое допущение не только недостойно, оно дерзко.
А если предзнание Господа таково, что он, предугадывая будущие события, предполагает, что нечто может как произойти, так и не произойти, то что же это за предзнание, если почему-то оно не содержит в себе ничего значительного и определённого?
Нет, покачал головой папа. Бог есть наличность всего сущего и его предзнание будущего происходит не из-за того, что что-то когда-то произойдёт в будущем, а именно из того, что все эти что-то и когда-то вытекают из его собственной непосредственности.
В неистовстве своём блаженный отец Доминик всегда прав в одном, вдруг подумал папа. Еретики в этом греховном мире жадно плодятся. Конечно, это упущение. Это большое упущение. Еретики всегда заслуживали и всегда должны заслуживать только одного наказания — смерти.
Переат!
Да погибнут!
Папа сурово поднял голову.
— Если эпоха варварства, к которой, как ты утверждаешь, мы всё ещё принадлежим, заканчивается, значит, нам опять предстоят какие-то важные изменения? Значит, нас опять что-то ждёт? Значит, это что-то можно каким-то образом предвидеть?
Папа наклонил голову:
— Разрешаю тебе сказать.
Он внимательно следил за Амансультой.
Ему показалось, что в её светлых глазах на секунду мелькнул испуг.
Если это, правда, было так, то Амансульта с головой выдала себя в своей греховности.
Но ответ Амансульты удивил папу:
— Нас ждут большие войны, — негромко сказала она. — Нас всех ждут большие войны.
— Ты говоришь о вооружённых паломничествах? — удивился папа. — Ты говоришь о стезе святого креста или нам грозит что-то другое?
— Я говорю о больших войнах, — медленно пояснила Амансульта. — Я говорю о больших войнах, которые, как правило, завершают любую эпоху, как упадка, так и взлёта. Такие большие войны, по словам Торквата, в прах повергают самые великие империи и неожиданно возносят на невиданную высоту народы, прежде пребывавшие в ничтожестве. Это долгие войны, — добавила Амансульта. — Они не заканчиваются ни в двадцать, ни в пятьдесят лет.
— Но почему войны? С кем?
— Не знаю.
Они замолчали.
Хостис хумани генерис.
Папа открыто наложил на Амансульту крест.
Враг рода человеческого не спит. Истинная опасность для христианских душ часто таится вовсе не в пустынях Святой земли, даже не в языческих странах, даже не в растленном проклятом Константинополе, городе отступников и слепцов, настоящая ужасная истинная опасность чаще всего гнездится в наших собственных слабых сердцах. Эта опасность таится не в тысяче лье от нас, она таится внутри нас, она всегда рядом.
Еретики.
Их духом заражены многие города.
Тулуза, Нарбонна, Альби, Ним, Безье, Монпелье, Берри...
И только ли?
Разве конница сарацинов колеблет истинную веру?
Почву истинной веры колеблют еретики.
Вот странно, подумал папа с тревогой. Если дочь грешника барона Теодульфа, богохульника и отступника, впрямь в сговоре с дьяволом, если ей впрямь открылись какие-то нечистые тайны, если она впрямь может услаждать свои пороки, находя всё новые и новые, почему тогда она не прячется трусливо в башнях своего проклятого замка, не страшится глаз великого понтифика, посещает церковные службы и молится Богу, а в случае нужды, как сейчас, стремится увидеть не слабого духом графа Тулузского, потворника еретиков, а самого папу, великого понтифика, апостолика римского, наместника Бога на земле, жестоко и страстно карающего любых отступников от святой веры?
Папа был смущён.
Ничтожны все человеческие дерзновения.
Что есть человек? «Для чего из утробы матери я вышел? Чтобы видеть труды и скорби, и чтобы дни мои исчезли в бесславии?»
Если такое в отчаянье мог возопить тот, чьё зачатие освятил сам Господь, то что могу возопить я, ничтожнейший из ничтожных, уже по определению зачатый в грехе?
Человек сотворён из пыли, из грязи, из пепла, из сырости, с печалью подумал папа. Он сотворён из отвратительного семени, что ещё более омерзительно. Восхитительную Амансульту богохульник барон Теодульф зачал в зудящей похоти, в опьянении страсти — зачал для смерти.
Откуда же в смертной столько гордыни?
Сравнить Амансульту с обитателями воды — она ничтожна.
Рассмотреть её на фоне многих воздушных тварей — она ничтожна.
Несмотря на всю свою красоту, она ничтожнее даже вьючного животного, потому что вьючное животное никогда не покушается на светоч мира, даже в своей тупости, даже в своей закоснелости вьючное животное остаётся всего лишь вьючным животным.
Амансульта преисполнена гордости, её точит бессмысленный и зловредный бес. Она хочет предугадывать в наивном своём ослеплении ход времени, ход прошлых и будущих эпох, рассуждать о важных вещах и обдумывать другие важные вещи, но она уже не чиста, её гордыня от дьявола, а от тщетных её занятий ничего в мире не произойдёт, кроме трудностей, скорби и уныния духа.