Крестьянские восстания в России в 1918–1922 гг. От махновщины до антоновщины
Шрифт:
Сложная и запутанная ситуация на Северном Кавказе была далека от классической марксистской схемы. В тактике большевистской партии на Северном Кавказе проявился объективный учет реального соотношения сил, при необходимости – тактический отказ (там, где это ей было нужно) от строго классовой линии, приводивший к желаемым результатам. Отношения к национальным общественным группам строились не только по классовым признакам. Политика большевистской партии на Северном Кавказе продемонстрировала умелое манипулирование общественным сознанием с целью решения конкретной прагматической цели – привлечения на свою сторону национальностей, отличающихся глубокой религиозностью и консерватизмом. Причем роль религии и религиозных деятелей, с точки зрения коммунистов, не носила на Северном Кавказе однозначно негативной и враждебной оценки, характерной для ортодоксальной коммунистической доктрины.
Сложившаяся в большевистском руководстве
С этого времени в лице вооруженных отрядов ингушей и чеченцев, часто возглавляемых духовными лицами, Советская власть получила самоотверженных защитников, выступавших за нее в критические моменты, в частности, во время Терского восстания казаков летом 1918 г. Горцы оказали поддержку власти во время попытки казаков захватить Владикавказ 6 августа. На съезде представителей аулов, проходившем в селе Базоркино, горцы заявили о своей готовности помочь Советской власти. К концу марта 1920 г. совместными действиями Красной армии и горских партизан Северный Кавказ был освобожден от белых. Осетины, ингуши, кабардинцы, дагестанцы, балкарцы были проникнуты сознанием могущества новой власти и доверием к ней. Примечательно, что многие решения аулов в поддержку Советской власти принимались «согласно духу шариата и революции». В те дни Северо-Кавказский ревком заверял дагестанцев: «Религию, нравы, ваши обычаи, весь внутренний уклад горцев советская власть оставляет в полной неприкосновенности и сделает все к тому, чтобы горцы Северного Кавказа стали истинно свободными в своем национальном развитии и самоопределении» [19]. Ленин в телеграмме Реввоенсовету Кавказского фронта на имя Г.К. Орджоникидзе требовал: «Еще раз прошу действовать осторожно и обязательно проявлять максимум доброжелательности к мусульманам, особенно при вступлении в Дагестан. Всячески демонстрируйте и притом самым торжественным образом симпатии к мусульманам, их автономию, независимость и прочее. О ходе дела сообщайте точнее и чаще» [20].
Однако вскоре после укрепления советской власти на плодородном Северном Кавказе на местные органы власти в регионе обрушился поток циркуляров и декретов в русле политики военного коммунизма: регион рассматривался как одна из основных житниц для всей страны. Прежние исполнители государственных разверсток и трудовых повинностей – казаки – потеряли значительную часть своих земель, немалая часть казаков была выселена в ходе массовой депортации терского казачества. Горец, боровшийся с «контрреволюцией» за Советскую власть, получил в награду бывшую казачью землю. Немедленно появились чрезвычайные продкомиссары во главе продотрядов, устанавливались плановые задания по продразверстке и трудовым повинностям. Тотальный учет кур, яиц, масла, национализация примитивных горских мельниц, требование от аулов, не способных прокормить даже себя, сдачи определенного количества баранов, шерсти, хлеба быстро подготовили почву для недовольства горских народов. Попытки представителей новой власти, невзирая на особенности края, рассматривать социальные отношения в горских областях лишь через призму классовой борьбы приводили к серьезным негативным результатам. Отрицательное впечатление на горцев, даже искренне сочувствовавших советской власти, производила система отказа в выдаче тел расстрелянных «контрреволюционеров» для погребения по исламскому обряду. В разных местах происходили эксцессы атеистического экстремизма.
Летом 1920 г. духовенство и святые шейхи со своими мюридами развернули пропаганду для мобилизации горского населения на борьбу с «гяурами-большевиками». Они использовали массовое недовольство горцев в отношении политики военного коммунизма. Учитывалось при этом, что на Северном Кавказе духовное лицо – не просто священник, но и судья, народный учитель, военный вождь, борец за свободу, носитель образованности. Муфтий (глава мусульманского духовенства) Н. Гоцинский осенью 1920 г. поднял в горах антисоветское восстание. Восстание началось в сентябре 1920 г. в Андийском и Гунибском округах Дагестана. Идейную основу восстания, по задумке его инициаторов, составляла попытка связать с исламом у горцев идею национальной независимости. Гоцинский в октябре 1920 г. был провозглашен имамом и руководителем
Восстание носило упорный и ожесточенный характер. Несмотря на то что большинство его участников было вооружено допотопным дедовским оружием, повстанцы нанесли Красной армии ряд тяжелых поражений. Ответные действия регулярных частей и карательных отрядов сопровождались проявлением жестокости по отношению к мирному населению. По оценкам современных исследователей, восстание Гоцинского стоило Красной армии больших жертв, чем десятилетнее басмачество в Средней Азии. Оно продолжалось около 9 месяцев и было подавлено в мае 1921 г. [21].
Изучение национальных аспектов протестного крестьянского движения позволяет утверждать о необходимости пересмотра оценки карельских событий 1921–1922 гг. и исторически обоснованного определения места крестьянского восстания в Карелии в истории первых лет советской власти как одного из крупных эпизодов ее завершающего этапа [22]. Карельские события, трактовавшиеся в советской историографии как «белофинская авантюра», имели особое значение для Советской Республики: через Карелию пролегал единственный выход страны к незамерзающему мурманскому порту.
Объективный анализ развития карельских событий с определенностью приводит к заключению о том, что к их определению необходимо подходить не как к белофинской авантюре, а к крестьянскому восстанию, которое имело выраженные национальные особенности, связанные с пограничным положением и национальным составом населения региона.
В «Краткой инструкции по борьбе с бандитизмом в Карелии» была дана четкая, недвусмысленная оценка движения: «Бандитизм в Карелии носит глубокий политический характер, почему при применении карательных мер к бандитам необходимо иметь большой политический такт и серьезно взвешивать все обстоятельства, дабы не вызвать возмущения широких масс населения». Далее предлагалось деление участников бандитизма на две основные группы: первая – «пришлый элемент», состоящий из русской и финской белогвардей-щины, чинов миллеровской армии и кронштадтских мятежников; вторая – уроженцы края. На вторую группу в «Инструкции» обращалось особое внимание, поскольку она разнородна и состояла, помимо «кулаков, буржуазии и аграриев», «из политически неразвитых крестьян и охотников», обманутых и одураченных белогвардейскими агитаторами, и, наконец, «насильственно мобилизованных крестьян, политически совершенно неразвитых». Такая дифференциация свидетельствовала об участии в восстании различных категорий местного населения.
По отношению ко второй группе предлагалось руководствоваться следующими соображениями: если установлено, что бандит «происходит из кулацкого элемента и вообще из враждебных нам слоев общества, имущество их конфисковать, а самих выслать из пределов Карельской трудовой коммуны». Конфискованное имущество подлежало передаче бедноте, пострадавшей от бандитов, что преследовало политическую задачу: приобрести симпатии и социальную опору среди бедноты.
К принимавшим участие в мятеже из крестьянской среды надлежало применять конфискацию имущества с большой осторожностью, только в отдельных случаях. Если было установлено действительное участие в мятеже с корыстной целью, бандитов предавали суду военного трибунала. К насильно мобилизованным конфискацию имущества не применялась, за исключением случаев их участия, в том числе по принуждению, в вооруженных мятежах [23].
Карельское восстание было обусловлено этнической близостью карелов финнам: независимость Финляндии вызвала активизацию националистических настроений у карелов, а также стремление Финляндии присоединить к себе Карелию. В итоге оба фактора – национально-территориальный и социальный – образовали своеобразный сплав.
Примечателен характер антибольшевистских прокламаций 1921–1922 гг. В них речь шла об обмане карельского населения большевиками, которые объявили автономию для карельского народа, но не соблюдали условия договора: «Они (большевики) обещают много страдавшим карелам автономию и свободу… Но исполняют мало… Россия вновь управляет, как и при царизме. Они идут под лозунгом народной власти и свободы, но в действительности они – продолжение прошлого царизма, они со временем уничтожат всю народную свободу, автономию и всю карельскую национальность заставят обрусеть… Но автономию для Северной Карелии мы можем получить лишь через наше правительство, но не путем большевистских разговоров. Русские – лисицы, мы знаем это из прежних опытов. Так почему же мы доверяем их словам и обещаниям? Все равно они их не исполняют. Прогнанное русскими наше правительство, находящееся в Финляндии, добьется для нас автономии. Прогоним же долой большевиков с нашей земли, таким путем лишь сохраним и дорогую свободу, свои леса в целом. Правительство достанет хлеба, и мы сами определим нашу судьбу» [24].