Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления
Шрифт:
В докладе ЦК второй половины 1929 г. отмечается, что женщины оказывали самую широкую поддержку «кулацким восстаниям» {859} . В секретных справочных документах о коллективизации, поступавших Сталину, Молотову и другим вождям зимой 1930 г., сообщалось: «Во всех кулацких выступлениях обращает на себя внимание чрезвычайная активность женщин — обстоятельство, достаточно серьезное, чтобы не привлечь к себе внимание» {860} . К схожим выводам пришли и в регионах. На Северном Кавказе, где женщин сочли зачинщицами сопротивления {861} , крайком партии выпустил 18 февраля 1930 г. циркулярное письмо о перегибах коллективизации, в котором говорилось, что в центре масштабных и угрожающих волнений в селах стоят женщины {862} . В постановлении Средневолжского крайкома партии от 11 марта 1930 г. о перегибах в Пензенском округе также отмечалась роль женщин в волнениях и большое количество бабьих бунтов {863} .
87
В 1930 г. имела место следующая динамика массовых волнений по месяцам (в скобках — общее число волнений): январь — 229 (402); февраль — 379 (1048); март — 1 172 (6 528); апрель — 550 (1 192); май — 486 (1 375); июнь — 301 (886); август — 105 (256); сентябрь — 82 (159); октябрь — 141 (270); ноябрь — 56 (129); декабрь — 44 (91).
Коммунистическая партия объясняла «авангардную роль» женщин в выступлениях против коллективизации их низким культурным и политическим уровнем, «неправильным подходом» сельских партийных работников к капризным женщинам и, наконец, деятельностью кулаков и подкулачников, которые используют женские страхи и склонность к истерии. В отличие от реакции на выступления мужчин, которая обычно сводилась к ужесточению репрессий, ответ на женский протест был иным. Хотя находилось место и репрессивным действиям, партия подчеркивала, что к крестьянкам нужен более «правильный» подход. Имелось в виду, что необходимо положить конец перегибам — насилию, которое самовольно чинили коллективизаторы. Также подчеркивалась важность политической работы с крестьянками, начиная с первого кризиса хлебозаготовок, когда впервые встала угроза образования женской оппозиции советскому политическому курсу{867}. Такая работа имела две основные цели. Во-первых, партия стремилась сделать женщин «образованными», распространив на них свою идеологическую агитацию. Во-вторых, она предприняла попытку привлечь большее число крестьянок к активному участию в политической и административной жизни деревни посредством участия женщин-делегатов в съездах и советских выборах, в работе в сельсоветах, правлениях колхозов и партийных ячейках. За годы коллективизации постепенно были достигнуты некоторые результаты в этом направлении{868}. Акцент, который партия делала на проведение работы с женщинами, был связан с представлениями властей об аполитичности женского протеста, который являлся скорее результатом отсталости, а значит, подлежал излечению политическими методами.
Именно это стало причиной того, что попытки партии воспитать крестьянок оказались в основном неэффективным способом подавления сопротивления коллективизации. Хотя привлечение женщин, особенно молодых, к участию в выборах и их вовлечение в партийную работу и имело несколько более положительный эффект в середине и конце 1930-х гг., эти меры не смогли достичь успеха, а тем более изменить самую суть протеста женщин — как и всех жителей деревни — против коллективной системы хозяйства. Более того, противоречивые требования партии к местным коммунистам — правильно подходить к работе с крестьянками и в то же время неукоснительно следовать ее же жесткому политическому курсу — делали практически невероятным изменение варварских замашек сельского начальства в духе Гражданской войны. Как следствие, партии не удалось ни развеять страхи крестьянских женщин, ни предотвратить волну бабьих бунтов, которая захлестнула деревню.
Кулацкий агитпроп и мелкобуржуазные инстинкты
По мнению властей, главным зачинщиком бабьих бунтов был кулак. «Баба», лишенная политической сознательности и самостоятельности, легко подпадала под влияние кулаков, подкулачников и витавших в деревне кулацких настроений. Как выразился один работник ОГПУ: «Протекает кулацкая противоколхозная агитация среди отсталых женских масс села»{869}. Другой сотрудник ОГПУ отмечал: «Активными участниками выступлений преимущественно являлись женщины, которые действуют под влиянием кулацкой агитации»{870}. Предполагаемые успехи кулаков объяснялись «низкой культурой женщин» и «перегибами» чересчур увлеченных местных должностных лиц{871}. Кроме того, «баба» служила средством достижения контрреволюционных целей: кулак использовал ее, чтобы добраться до мужчин{872}.
«Кулацкий агитпроп» [88] , или мельница слухов, являлся способом манипулировать отсталостью крестьянок и хитроумно оборачивать себе на пользу ошибки местных партийных работников. Кулацкий агитпроп пользовался невежеством «бабы», пугая ее слухами о конце света и моральном упадке в колхозах. Он также играл на ее «мелкобуржуазных инстинктах», которые у женщин были выражены ярче, чем у мужчин (разумеется, исключая кулаков), и на материальных вопросах, которые могли склонить ее к контрреволюционным мыслям. Мелкобуржуазные инстинкты в основном касались ведения хозяйства, обеспечения продовольствием семьи. Они были однозначно подсознательными, учитывая слабо развитое культурное сознание бабы. К ним также относились «суеверия» — вопросы, связанные с церковью и религией. Хотя нельзя отрицать, что в этой официальной версии природы сопротивления крестьянских женщин есть некоторая доля смысла, женский протест, порожденный политикой коллективизации, не был иррациональным и в реальности очень редко представлял собой проявление каких-либо инстинктов.
88
Термин «кулацкий агитпроп» появился от сокращенного названия отдела партийной пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) — агитпроп.
Протест крестьянок был непосредственным ответом на проведение разрушительной по своим последствиям политики государства. ОГПУ, которое иногда несколько отходило от официальной версии бабьих бунтов в своих документах, провело анализ причин массовых женских волнений в 1930 г. Согласно наблюдениям, в первом полугодии произошли: 1 154 массовых женских выступления антиколхозного характера, 778 массовых выступлений, возникавших на религиозной почве, 442 выступления в защиту раскулачиваемых и выселяемых кулаков, 336 выступлений на почве продовольственных затруднений. Во втором полугодии 36% женских бунтов были связаны с хлебозаготовками, 20% с защитой раскулачиваемых и выселяемых кулаков, 12% произошли на религиозной почве, 10,7% в связи с продовольственными затруднениями, 10% на почве коллективизации, остальные были вызваны другими причинами{873}. Подоплека женского протеста была в целом схожа с причинами крестьянских восстаний в целом и отражала не больше и не меньше, чем главные проблемы, стоявшие перед крестьянской «политикой» в период коллективизации{874}.
Женщины неистово сопротивлялись опасности, нависшей в результате коллективизации над их семьями и общинами. Во всех деревнях они стремились не допустить экономического коллапса своих хозяйств. Заготовки хлеба и семян в период коллективизации были самой серьезной угрозой для выживания и главным источником волнений среди крестьянок. В.В. Ирмышевском районе Барнаульского округа Сибири толпы женщин беспрерывно — иногда и днем, и ночью — протестовали против весенних хлебозаготовок 1929 г.{875} В 1930 г. в деревне Тулузаковка Пензенского округа на Средней Волге группа из 70 женщин воспрепятствовала изъятию запасов семян, пригрозив расправиться с полномочным представителем ОГПУ. В Рыбинском районе Мордовии на почве обобществления семенного фонда вспыхнуло по крайней мере три бабьих бунта{876}. В деревне Соколово и по всему Каменскому району Каменского округа Сибири зимой и весной 1930 г. толпы женщин врывались в колхозные амбары и силой забирали обратно свое зерно{877}.
Крестьянки с тем же упорством боролись против обобществления домашнего скота. На Северном Кавказе в станице Старо-Щербинская Ейского района женщины сопротивлялись попыткам обобществления скота тем, что били по рукам конюхов, державших лошадей за поводья, в то время как их дети забрасывали коллективизаторов камнями{878}. Когда в украинскую деревню Михайловка Синельниковского района приехал инспектор, он не встретил на улице ни одной женщины. Позже ему сообщили, что те спали в коровниках, опасаясь, как бы не забрали их коров{879}. Обобществление домашнего скота непосредственно угрожало крестьянкам, поскольку их экономические позиции в хозяйстве большей частью зависели от выращивания скотины и ухода за ней{880}. А потеря дойной коровы могла даже означать, что дети останутся без молока{881}.
Женщины хорошо осознавали, что предвещает им коллективизация, поэтому их протест не ограничивался вопросами хлебозаготовок и обобществления скота. В январе 1930 г. в Белоцерковском и Коростенском округах Украины группы в составе от 50 до 500 женщин выходили в поле, чтобы помешать землеустройству и созданию колхозов. В деревне Шевченко и по всему Харьковскому округу женщины срывали собрания, посвященные землеустройству и организации колхозов, выкрикивая: «В СОЗ не пойдем. Рабами не были и не будем»{882}. В конце 1929 г. в селе Мордов Бугульминского округа Татарии женщины прервали собрание по коллективизации и созвали свое собственное, на котором приняли постановление о том, что категорически отказываются вступать в колхозы{883}. 300 женщин, возмущенных тем, что в их селе Ельжозерное Ульяновского округа на Средней Волге началась организация колхоза, ворвались в здание сельсовета и избили его работников. В деревне Саловка Бугурусланского округа 100 женщин провели демонстрацию против колхоза, отказываясь расходиться, пока их не начали арестовывать{884}. В период после марта месяца, когда крестьяне толпами покидали колхозы, силой забирая обратно свое имущество и выгоняя партийных работников из деревни, женщины были на передовой.
Нараставшие проблемы с продовольствием в колхозах, особенно у бедняков, порожденные зимней кампанией по коллективизации 1930 г., привели к новым бабьим бунтам. В Мавринском колхозе в Дергачевском районе Центрально-Черноземной области 40 женщин прошли по деревне с красными флагами, требуя, чтобы из запасов недавно обмолоченного зерна каждому выдали по 20 пудов{885}. (Пуд — около 36 фунтов.) В Бугурусланском округе на Средней Волге весной 1930 г. прошли шесть массовых выступлений, в которых участвовали в основном женщины. Они собирались в толпы до 400 чел., штурмовали сельсоветы и РИКи, требуя хлеба{886}. Бабьи бунты, вызванные продовольственными затруднениями, проходили весной и ранним летом 1930 г. по всему Северному Кавказу. Во многих частях региона женщины, особенно беднячки, осаждали сельсоветы, скандируя: «Дай хлеб!» В поселке Знаменка Славгородского округа 20 женщин собрались у здания райкома, требуя хлеба. Не получив ответа, они двинулись к зданию председателя РИК, откуда отказывались уходить, пока им не выдадут хлеб: «Мы мирным путем от этой сволочи не добьемся, пойдем всей партией по квартирам [советских] служащих и будем отбирать весь имеющийся хлеб»{887}. В деревне Птичье Изобильно-Тищенского района Ставропольского округа 100 женщин сошлись у кооперативного магазина, собираясь учинить самосуд над его директором, а в станице Ново-Титаровская Кубанского округа 200 женщин пригрозили магазин разгромить, а директоpa убить. В деревне А.-Тузловской Шахтинско-Донецкого округа женщины созвали тайное собрание, на котором постановили: «Предложить райцентру немедленно завезти в с/с необходимое количество хлеба для еды… В случае, если будет отказано в завозе хлеба, разобрать из неприкосновенного фонда имеющееся семзерно». Женщины одной из осетинских деревень в отчаянии дошли до того, что пригрозили сжечь зернохранилище, если им не дадут хлеб, поскольку их дети чахли от голода{888}.