Крестьянский сын, дворянская дочь

Позин Александр Геннадьевич

— Что он такого во мне нашел? — вопрошала Наталка, от наблюдательного женского взгляда не укрылся восхищенный взгляд мальчишки, когда она выходила из воды. Подойдя к зеркалу, она попыталась оценить свою внешность мужским взглядом и вдруг поймала себя на мысли, что с некоторых пор многие мужчины останавливаются на улице, оборачиваются и смотрят вслед. Разглядывая себя в зеркало, девочка вдруг прыснула:

— Совсем как гоголевская Оксана!

И следом:

— Ой, что будет, если папенька все узнает?

Зря думала. Отец — Александр Олегович Воинов — занимался в сей момент сверхважным и любимым делом — раскачиваясь в кресле-качалке курил трубку, одновременно потягивая мадеру, наряду с хересом, любимый напиток

на все случаи жизни. Это было обычное времяпровождение последнего мужского отпрыска славной фамилии Воиновых, конечно, когда он был дома. А то в трактирах, ресторациях и прочих увеселительных заведениях Сызрани, Симбирска и Ставрополя он был известен очень хорошо. Постоянный клинет! Одинаково охочий и до очередной бутылки, и до свежей молодицы. Рано обрюзгший, равнодушный ко всему, кроме денег, Александр Игоревич слыл мизантропом. Относился к крестьянам с плохо скрытой неприязнью, те платили ему той же монетой. Странно, что рожденный в пореформенной России, он, в отличие от своего отца, так и не смог встроиться в новые отношения, считал себя обделенным и с завистью поглядывал на успешных и богатых. Умудрился заложить и перезаложить свое имение, не брезговал брать в долг у своих разбогатевших крестьян. Больше всего на свете Александр Олегович любил деньги, но деньги не любили его и имели свойство почти сразу же покидать своего владельца. Они это делали ловко и изящно — за игровым или трактирным столом. А бывало, пропадали, падая прямо в объемный лиф очередной гулящей девки. Дочь занимала в его планах большое место, причем планы эти были сугубо материального характера: как бы поскорее и повыгоднее выдать Наталку замуж. Да только женихи не маячили даже на горизонте, чего с бесприданницы взять?

Однако, наступили сумерки, и пришло время вечернего чаепития — события, хотя бы формально символизирующего единство семьи. Пришлось выходить «в люди», поэтому наскоро переодевшись Наталка направилась в гостиную. За большим и старым столом стиля модерн чинно расселась семья. Мать Наталки, утомленная вечными проблемами, невзрачная болезненного вида женщина (как только могло уродиться у нее такое сокровище как Наталка), зорко смотрела на правильность отправления молитвы перед трапезой. В отличие от сумбурного отца, Екатерина Михайловна являла образец строгости и религиозности. «Правильность» и «благопристойность» были ее девизом. Этими довольно примитивными понятиями и мещанским принципом «чтобы было все как у людей» она руководствовалась в жизни. Было странно, что два таких разных человека, как родители Наталки, спокойно уживались под одной крышей.

После слова «Аминь» некоторое время в столовой стояла тишина, прерываемая звоном столовых приборов. Наконец, после очередной чашки чая, Александр Олегович вспомнил о своем родительском долге:

— Ну, дочь, расскажи, чем сегодня занималась?

— На речке была, папа. На Лоб ходили, с Николкой книгу читали, — о купании она предусмотрительно умолчала.

Но само упоминание о крестьянском мальчике было достаточно. Воинов вспылил:

— Сколько раз тебе говорить, что не пристало благородной барышне носиться как простой крестьянке с чумазыми!

— Началось, — подумала Наташа, опустив глаза. — Эти «чумазые» побогаче нас будут, даром, что папенька в долгах у них ходит.

Вслух же сказала:

— Да не носились мы вовсе, а книгу читали, — заодно решила защитить друга. — И никакой Коля не чумазый, реальное заканчивает, в университет хочет поступать.

Только это вызвало еще большее раздражение Александра Олеговича:

— Вот-вот, распустил нынешний государь чернь, не чета батюшке, — при этом он полуобернулся в сторону портрета Николая Александровича, перекрестился и слегка поклонился. — Пожалуйте и результат — уже и в гимназии, и в реальные училища пролезли, в Думах заседают, а там и до бунта недалеко, только один недавно подавили. Кухаркиным

детям не след обучаться в гимназиях и университетах — так в прежние времена было!

Самое обидное было, что и мать была заодно с отцом. Сидела и, соглашаясь, мелко и часто кивала головой в такт папенькиным словесным излияниям.

— А какую-книгу-то хоть читали, доченька, — поинтересовалась она.

— О холодном оружии, о знаменитых мечах.

Лучше бы этого Наташа не говорила, ибо вновь посыпались возмущенные нотации родителей.

— Все дед твой, фантазер! Всю жизнь носился по свету, холодное оружие собирал, наследство потратил, — отец нашел новую, больную для него тему для возмущения. — Мало того, что исчез, бросил имение, нас оставил в бедности, так еще и внучку свою испортить успел оружием своим.

Справедливости ради надо сказать, что Наташин дедушка, Олег Игоревич, и имение оставил в полном порядке, и завещание отписал чин по чину, а промотал наследство непутевый сынок.

— Неправильно дочка книги об оружии читать, — вторила мать отцу. — Девице пристало Закон Божий читать, книги по рукоделию, домоводству. Ох, видно пора пришла тебе партию достойную подыскивать. Вот будущим летом поедем в Москву, займемся поиском.

Для благопристойной матери Наталки, видевшую в ведении домашнего хозяйства главное предназначение женщины, удачное замужество дочери казалось «правильным» и «добропорядочным».

Наташа только сжала плотно губы и глазки опустила на столовый прибор, уж очень не хотелось, чтобы родители увидели слезы в ее глазах. Дитя своего времени, ровесница двадцатого века, она была вполне современной девушкой, материальные и матримониальные виды родителей не разделяла. Гимназисты той эпохи не оставались в стороне от общественной жизни страны, горячо обсуждали новые веяния, а девушки особо увлекались «женским вопросом», много дискутировали в роли женщины в обществе. И, конечно, «Что делать?» Чернышевского и «Женщина и социализм» Августа Бебеля были настольными книгами каждой образованной девушки. Гимназистки тайно читали и передавали друг другу эти книги, написанные плохим типографским шрифтом, и их не останавливало, что наказанием за чтение такой литературы было исключение из гимназии, что означало всеобщий позор.

* * *

— Чужие, чужие люди! — давясь слезами, думала Наташа, спустя некоторое время сидя в дедовой комнате. Это был ее укромный уголок в доме, даже в своей собственной спальне она не ощущала такой безопасности и защищенности как здесь, в кабинете любимого дедушки. Большой письменный стол, шкафы с книгами и старый диван, на котором сейчас и расположилась девочка, — вот и все, пожалуй. Словом, совершенно спартанская обстановка, если бы не стены, увешанные старинным холодными и огнестрельным оружием. Впрочем, и так уже прореженная непутевым последышем, дедова коллекция доживала последние дни. Александр Олегович все-таки нашел покупателя всей коллекции сразу — какого-то выжившего из ума старикашку-коллекционера — выложившего за оружие сумму, которая позволила бы оплатить Наташину гимназию, и на следующий года совершить наконец-то визит в Москву, где у Воиновых оставался дом. Дед был ее другом, учителем и наставником. Нежность и ласку, которых так недоставало Наташе в отношениях с родителями, она с лихвой получала в общении с дедом.

В дверь кабинета тихонечко постучали. Наташа улыбнулась, узнав этот стук:

— Заходи, Тихоныч.

Старый слуга, служивший еще ординарцем Игоря Олеговича, старчески шаркая, зашел в комнату.

— Ну-ну, барышня! Не пристало такой хорошенькой девочке портить свое личико слезами. Все минует и уляжется.

— Если бы Дед был жив, все было бы иначе, — убежденно заявила Наталка.

— Зря, барышня, ты думаешь, что Олега Игоревича уже нет на этом свете. В турецкую компанию мы с ним в таких переделках бывали! Слава богу, живы остались.