Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма
Шрифт:
Можно согласиться с В.И. Голдиным и другими исследователями, что подобная «метаморфоза» историографии была связана с приходом к власти в России антикоммунистических сил, открыто заявивших о своем негативном отношении к большевистской революции и созданной в результате ее победы советской системе{89}. Официальный антикоммунизм стал методологической основой для многих исследователей истории России, в том числе занимающихся проблемами крестьянского движения в годы Гражданской войны.
Результатом такой «метаморфозы» стало возвращение в историческую литературу терминов эпохи Гражданской войны, широко использовавшихся в дальнейшем в эмигрантской и зарубежной историографии{90}. Проще говоря, ряд исследователей взяли на вооружение идеи и термины «проигравшей стороны», сменив таким образом одни мифологемы на другие. Не исключено при этом, что в ряде случаев подобная смена «жизненных ориентиров» авторов не всегда была конъюнктурна и действительно произошла под влиянием гласности и кардинальных перемен в общественно-политической жизни страны. Но конкретный анализ содержания
На наш взгляд, подобные издержки гласности не могут заслонить несомненных позитивных сдвигов в разработке проблемы, наметившихся в 1990-е гг. Введение в научный оборот огромного массива источников и творческая свобода, о чем говорилось выше, дали возможность исследователям выдвинуть интересные в научном отношении идеи и концепции. Многие из них развивали уже высказанные ранее положения, другие стали новым словом в науке.
Анализ литературы 1990-х — начала 2000-х гг. показывает, что в историографии проблемы оказались востребованы замалчиваемые ранее идеи историков 1920-х гг. Кроме того, получили новое звучание положения, высказанные исследователями последующих периодов. Прежде всего, на страницы исторических изданий вернулись забытые уже термины А. Казакова и А.И. Анишева — «крестьянские восстания». Дальнейшее развитие получила идея А.И. Анишева [поддержанная позднее И.Я. Трифоновым и Ю.А. Поляковым. — В. К.] о крестьянском движении как органической части Гражданской войны.
Данные идеи получили творческое развитие в виде концептуального вывода о самостоятельной роли крестьянства в революции и Гражданской войне, о крестьянстве как субъекте исторического процесса, а не пассивном объекте воздействия со стороны различных политических сил, о Крестьянской революции как самобытном явлении российской истории.
В данном контексте, на наш взгляд, представляет интерес концепция Крестьянской революции в России В.П. Данилова и Т. Шанина{91}. Она основывается на солидной источниковой базе, постоянно пополняющейся по мере выхода в свет запланированных в рамках вышеупомянутых нами международных научных проектов сборников документов. По мнению авторов, революционные события в России на рубеже веков явились закономерным результатом социально-экономического и общественно-политического развития страны, связаны с процессом ее индустриально-рыночной модернизации, начавшейся в пореформенный период. Крестьянская революция стала сутью «потрясения крестьянской страны», вставшей на этот путь. Так, например, В.П. Данилов заключает, что Крестьянская революция, «начавшаяся стихийным взрывом в 1902 г. и вылившаяся в мощные народные революции 1905–1907 и 1917–1918 гг.», явилась «глубинной основой социальных, политических и экономических потрясений в России». Она оставалась «основой всего происходившего в стране и после Октября 1917 г. — до 1922 г. включительно»{92}. Он указывает на важнейшую роль крестьянства в победе большевистской революции и следующим образом характеризует развитие Крестьянской революции в годы Гражданской войны: «Ликвидация помещичьего землевладения и нежелание воевать крестьян, одетых в серые шинели, отдали власть большевикам». «Однако стихийная революционность крестьянства и революционно-преобразующие устремления большевизма имели разнонаправленные векторы и стали резко расходиться с весны 1918 г., когда угроза катастрофического голода потребовала хлеб от деревни. Создание системы принудительного изъятия продовольствия в деревне на основе разверстки (к чему двигались уже и царское правительство в 1916 г., и Временное правительство в 1917 г.) породило новый фронт ожесточенной борьбы и новую форму государственного насилия над крестьянством. Тем не менее, как бы сложно ни складывались отношения большевиков и крестьянства, они выдерживали удары контрреволюции. Крестьянская (антипомещичья и антицаристская) революция продолжалась и явилась одним из главнейших факторов победы над белыми, желто-голубыми и проч. Одновременно происходила трансформация крестьянской революции в крестьянскую войну против большевистского режима, который все больше отождествлялся в деревне с продовольственной разверсткой и разными мобилизациями и повинностями, с системой повседневного и всеохватывающего насилия. Новые документы обнаруживают необычные и неожиданные обстоятельства, подчеркивающие подлинный трагизм ситуации: в противоборстве оказались армии, одинаковые по составу — крестьянские, одинаково организованные (включая комиссаров, политические отделы и т. п.), присягавшие красному знамени как знамени революции, боровшиеся под девизом “Победа настоящей революции!” И между этими армиями вооруженная борьба достигала предельного накала, стала борьбой на взаимное уничтожение. Большевики жестоко подавили крестьянские восстания, однако и сами были вынуждены отказаться от немедленного “введения” социализма и удовлетворить главные требования деревни». Крестьянская революция заставила отказаться от продовольственной разверстки, ввести нэп, признать особые интересы и права деревни. Земельный кодекс РСФСР, принятый в декабре 1922 г., закрепил итоги осуществленной самим крестьянством аграрной революции. «Социалистическое» земельное законодательство 1918–1920 гг. было отменено. Решение земельного вопроса вновь приводилось в соответствие с требованиями крестьянского Наказа 1917 г.». Но победа Крестьянской революции «оказалась равносильной поражению, ибо крестьянство не могло создать отвечающую его интересам государственную власть, институционально закрепить результаты своей революции»{93}.
Как видим, В.П. Данилов рассматривает события 1918–1922 гг. не изолированно от предшествующего периода, а в их неразрывной связи, показывает их объективную закономерность, обусловленную процессом индустриально-рыночной модернизации страны.
Значительный вклад в изучение крестьянского движения на территории Советской России в годы революции и Гражданской войны внесла Т.В. Осипова{94}. В своих публикациях она дала подробный анализ проблемы, показала несостоятельность оценок предыдущего периода советской историографии. С использованием широкого комплекса источников (информационные сводки военных комиссариатов всех уровней, а также ВОХР, ВЧК, судебно-следственные документы по восстаниям) ею освещен ход основных крестьянских выступлений на территории Советской России в 1918–1921 гг., поддержана идея историков 1920-х гг. о крестьянских восстаниях как органической части Гражданской войны. Автор считает крестьянские восстания фактором, определившим ее исход. По мнению Осиповой, следует отказаться от представления о российском крестьянстве только как о пассивном объекте борьбы основных политических партий: кадетов, эсеров, большевиков, так как оно «выступало субъектом исторического процесса с 1905 г., творя свою крестьянскую революцию и отстаивая свои классовые интересы на глубоко осознанном уровне общинной демократии и уравнительного землепользования». Причины крестьянских восстаний в 1918–1921 гг. Осипова видит в аграрной и особенно продовольственной политике советской власти, которая «создавала объективные условия для борьбы крестьянского большинства против государства». В борьбе с коммунистическим государством и различными вариантами буржуазно-помещичьей власти, рождавшейся в ходе Гражданской войны, крестьянство выступало как активный субъект, отстаивавший с оружием в руках свои интересы и права, завоеванные в революции{95}.
Однако в ее работах имеется ряд фактологических неточностей при освещении событий в Поволжье: «чапанной войны» и «вилочного восстания». В частности, автор неправомерно расширяет границы «чапанной войны», включая в нее территорию Пензенской, Оренбургской губерний и Уральской области, а «вилочного восстания» — территорию Симбирской губернии{96}. Она приводит неверные данные о численности восставших. Имеются и другие неточности.
Подобная ситуация во многом объясняется тем обстоятельством, что Осипова в своих суждениях опиралась исключительно на документы центральных архивов и опубликованные источники. Этого недостаточно для получения полной картины события, что может быть достигнуто лишь при условии комплексного подхода — использования документов центральных и региональных архивов.
Для подтверждения этой мысли обратимся к монографиям С.А. Павлюченкова «Военный коммунизм в России: власть и массы» (М., 1997) и «Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа» (М., 1996). В первой монографии автор затрагивает проблему крестьянского движения и объясняет его причины двумя обстоятельствами. Во-первых, эгоизмом крестьян, отказавшихся от выполнения своих «обязанностей по отношению ко всему обществу» и спровоцировавших таким образом его ответную реакцию. Во-вторых, неспособностью большевиков «гибко подойти к крестьянству» вследствие своей убежденности в праве на монопольное обладание властью и идеологией. Крестьянский эгоизм, по мнению Павлюченкова, стал следствием действий революционеров, приманивших на свою сторону крестьянство политическим лозунгом «Земля — крестьянам», создавшим у него иллюзию, что «земля принадлежит не всей нации, а лишь ее крестьянской части». Данная иллюзия оказалась чревата Гражданской войной{97}.
Монография написана автором на основе материалов центральных архивов, а также опубликованных источников. В специальной главе «Между революцией и реакцией — крестьянство в Гражданской войне» он касается событий на Средней Волге в 1918–1919 гг. и делает выводы, опираясь на узкий круг источников, недостаточных для создания действительно объективной картины события. Например, он без веских оснований заявляет об активной поддержке большинством крестьянства мятежа чехословацкого корпуса, о превращении крестьянства «в главную опору для развертывания демократической контрреволюции». В действительности в Поволжье ситуация была иной. Об этом можно судить хотя бы по публикации В.В. Кабанова, в которой он описал крестьянскую реакцию на мятеж чехословацкого корпуса так: крестьяне не знали, кто такие чехи, думали, что это «чеки» — деньги или какие-то неизвестные войска — «нехристи», дерущиеся с Красной гвардией{98}. Голословно и утверждение Павлюченкова о «несомненной» связи «чапанного восстания» в Среднем Поволжье в марте 1919 г. с наступавшей Сибирской армией Колчака. Это старый историографический штамп. Бездоказательно и его заключение, что в 1918 г. происходили «восстания действительно зажиточного крестьянства» — «кулацкие мятежи», в 1919 г. к ним «активно подключаются середняцкие слои», а в 1920 г. «в повстанческое движение широко вливается бедняцкое население». Также не соответствует действительности вывод автора, что в первой половине 1920 г. «крестьянство вело себя относительно спокойно, ожидая практических шагов власти в важнейших вопросах деревенской жизни» [вспомним восстание «Черного орла» в Поволжье в февралемарте 1920 г. — В. К.] и т. д.{99}
Подобного рода заключения Павлюченков допускает и в другой своей монографии о «крестьянском Бресте». Например, причину поражения восстания Сапожкова он объясняет следующим образом: «Видавший виды поволжский мужичок занял осторожную позицию, стремясь столкнуть лбами сапожковцев с продовольственниками, чтобы отделаться и от тех, и от других»{100}.
Думается, если бы автор обратился к документам местных архивов и основательно проработал их, его отмеченные выше суждения, а возможно некоторые другие, были бы иными.