Крейсерова соната

Проханов Александр Андреевич

Он простер посох навстречу пастве, которая безропотно и послушно склонила свои гордые головы. Звуки песнопений умолкли. Патриарх раскрыл алый, словной полный вишневой наливки рот и певуче, с летящим под своды эхом, возгласил. Все ожидали, что это будет псалом с умелой инкрустацией пушкинского стиха: «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…» Но Патриарх изменил обычаю, и речь его была на непонятном для большинства эфиопском языке, с длинными, лишенным согласных, воплями: «Оайя-оэу-ыюйа-эие… Ойю-ауы-ияо-яйуа…» К Патриарху подскочил проворный служка, извлек золотую зажигалку фирмы «Софрино», поднес трепетный язычок к свече. Свеча-посох едва заметно дрожала в черной патриаршей руке, а потом вдруг зажглась ярко, пышно, рассыпая колючие серебряные искры, шипя, словно огромная огненная хризантема. Это был бенгальский огонь, который Патриарх воздел над головой, осеняя им стены, алтарь, высокие

своды, бледно-голубые солнечные окна.

И храм преобразился. Высокие окна вдруг потемнели, словно в каждом встала насупленная грозовая туча. Внутри исчез свет, как в планетарии. По черным стенам побежали световые зайчики, как от зеркального шара в ночных развлекательных заведениях. Не стало видно фресок и росписей, а летучие зайчики превратились в знаки и символы, в геометрические фигуры и кабалистические иероглифы, какие появляются в ночной телепередаче «Деликатесы» с ведущей ведьмой, у которой ногти как отточенные велосипедные спицы, и на каждую воздет пронзенный жук или лягушонок. Великолепный, с золотыми гроздьями алтарь сменился железной арматурой, и в каждом окне вместо прежних ангелов и святых проявились лики древних богов – Астарты, Гекаты, Изиды, изображения фавнов и леших, наяд и кентавров, образы драконов и змей, звериных и птичьих голов, ритуальные маски африканских богов любви, мексиканских демонов зла, духов войны и соитий.

Сам Патриарх, еще недавно золотой, сияющий, словно полдневное солнце, стал прозрачно-голубым, будто в нем горел спирт. Черное лицо его, натертое ртутью, источало металлический блеск, как вороненый ствол пистолета. Панагия превратилась в кристалл черного агата. Митра разошлась надвое, свернулась в тугие могучие рога горного архара, украшенные смальтой, перламутром морских раковин и хитином жужелиц. Все прихожане держали в руках горящие бенгальские звезды. Свечи в аналоях погасли. Из лампад, как из сигнальных ракет, валил цветной дым.

– Оаоу… – возглашал Патриарх. – Эоуа…

– Мне страшно, – шепнул Счастливчик Модельеру.

– Власть страшна, как и любовь. Если пугают тебя, значит любят, – был ответ.

Служки в черных сутанах и оранжевых буддийских хламидах внесли треножник с чашей, поставили среди храма алтарь, покрытый черным бархатом, отороченным пушистыми хвостиками бурундуков и тушканчиков. Огромного роста псаломщик, бритый, в облачении лютеранского пастыря, положил на стол тяжелую книгу, отделанную кожей носорога, перевернул несколько негнущихся пергаментных страниц с неведомыми письменами и цветными буквицами в виде саламандр, летучих мышей и скорпионов, неожиданно тонким, как у евнуха голосом, стал читать. В его речениях на этот раз отсутствовали гласные звуки, и выходило нечто, напоминавшее лошадиное ржание, или шипение змеи, или курлыканье и бульканье индюка. Все слушали чернокнижника. Несколько политологов пали на колени. Вице-премьер, ведающий распадом страны, плакал, не в силах постичь упоительный, как звуки джунглей, текст писания.

– Мне холодно, – шепнул Счастливчик Модельеру.

– «Священный холод зацветших верб. Кузнечный молот, пшеничный серп», – был загадочный, не успокоивший его ответ.

Служка сыпал на треножник угольки горящей серы, крошил сухие болотные травы, бросал комочки мхов и лишайников, тонкой блестящей струйкой подливал настой мухомора. Из чаши подымался желтый пламень, красный дым, пахло убежавшим на плиту грибным супом. Все, кто был в храме, страстно молились. По их головам и спинам пробегали кабалистические знаки, и казалось, кто-то серебряной нитью вышивает на их пиджаках пауков, креветок и ящериц. В их душах торжественно подымались совершенные злодеяния, в паху и подмышках вскипали неутолимые пороки, на лицах проступали трупные пятна, многие из которых повторяли «клеймо Горбачева».

– Мне нужно на минуту выйти. Где туалет? – наклонился Счастливчик к Модельеру.

– Кто выйдет на минуту в туалет, сюда вернется чрез много лет, – последовало предостережение.

Элита, которую можно было наблюдать на московских презентациях и увеселениях, высоколобых политологических симпозиумах и конгрессах, на политических и военных конференциях, звезды кино и эстрады, плейбои и знаменитости с глянцевых обложек, здесь, в храме, предавались истовой братской молитве, управляемые металлическим жезлом Патриарха, сгибаясь по его мановению, словно камыш под ветром.

Среди прочих выделялся тучный вельможа, бывший некогда премьер-министром, славный своим красноречием, из лексикона которого был составлен особый словарь. Этим словарем пользовались журналисты, члены Кабинета, послы иностранных государств и егеря, с которыми тот ходил на охоту. Как

выяснили ученые-лингвисты, вельможа изъяснялся на одном из исчезнувших, «мертвых» языков, на котором говорили жители ушедшего под воду континента. Было неясно, достался ли ему древний язык по наследству либо возник сам собой, в результате долгого стояния на голове. В том исчезнувшем народе вельможа наверняка был бы краснобаем и златоустом. Здесь же его не понимал никто. Когда он пробовал остановить зверский расстрел из танков непокорный Дом Советов, танкисты приняли его уговоры за команду «пли» и раздолбали несколько этажей дворца. Когда он отдавал приказ подразделению «Альфа» штурмовать террористов Шамиля Басаева, те поняли это как указание прекратить наступление, и Басаев был спасен. Везде, где только можно, он призывал к честной экономике, боролся со взятками, в результате остался непонятым и стал самым богатым человеком в России. Он полетел к Милошевичу, желая научить его бороться с американцами до последнего серба, но выражался столь неясно, что Милошевич сдался американцам и оказался на скамье подсудимых. Потом его отправили послом в Экваториальную Африку, где он настолько стал походить на аборигенов, что получил прозвище Черная морда. Сейчас он молился богу ямальской тундры, жившему в середине подземного газового пузыря, и шаман на клиросе в шкуре оленя бил в ритуальный бубен.

Рядом предавался возвышенной молитве Председатель Центральной избирательной комиссии.

Он был самым узнаваемым политиком России, ибо его изображение красовалось на всех трансформаторных будках и высоковольтных вышках с непременным добавлением двух скрещенных берцовых костей. Он жил в скромной четырехэтажной вилле с надписью «Честные выборы» и горько сетовал, надолго запираясь дома, когда узнавал о подметных бюллетенях, приписках, «черном пиаре», подкупе избирателей, убийстве депутатов, «административном ресурсе», угрозах со стороны ФСБ, снятии через суд конкурентов, околпачивании пенсионеров, об урнах с двойным дном, о лидерах с тройной моралью, о выдвижении губернаторов на четвертый срок, о единодушном, из года в год, голосовании татар и башкир, о создании избирательных блоков-фантомов, о «голосующих против всех», о «голосующих сердцем», о «голосующих легкими», о «голосующих почками», о проникновении криминала в депутатский корпус. В промежутках между выборами он выглядел комильфо, участвовал в телепередаче «Без галстука», демонстрировал, как ловко попадает жеваным хлебным мякишем в лоб собеседнице. Однако в период выборов, особенно в день подсчета голосов, он выглядел ужасно, как человек, в которого ударила молния и которого, в целях обесточивания, зарыли в землю. Черный, обугленный, с безумными глазами, он был подключен к электронной системе «ГАС – ВЫБОРЫ», которая действовала на него как электрический стул. Когда специалисты подкручивали рукоятку, увеличивая процент голосов, поданных за проправительственные партии, он кричал от боли, изо рта у него шла пена, успокаивался лишь тогда, когда становилось ясно, что коммунисты в очередной раз проиграли.

Элита молилась в черном храме, среди магических зайчиков света, и было видно, что молитва услышана. Каждый из молящихся становился прозрачным как колба, в которой светился синий газ. Это синее свечение трепетало. В нем возникали сгустки тьмы и бледной пустоты, проявлялись пороки и похоти, были видны все преступления, которые совершались хозяевами синих газовых душ. Здесь собрались богохульники, святотатцы, предатели благодетелей, отцеубийцы, фальшивомонетчики, растлители малолетних, губители Родины, содомиты, тайные каннибалы, спасенные утопленники, вырытые из могил мертвецы, отравители колодцев, разорители кладбищ. Они составляли тесное братство, и тот, кому они возносили молитву, внимал их просьбам, стократ усиливая их порочность и греховность.

Патриарх подкинул свой бенгальский искрящийся жезл, и тот поплыл под куполом храма, похожий на колючую серебряную комету. Служки внесли в храм продолговатый сверток, обмотанный белыми бинтами, возложили на черный бархат стола, обмахивали кадилами, где тлели комочки кошачьей шерсти и кусочки козлиных копыт. Благовонный дым овевал кулек. Патриарх воздел над ним темные долгопалые руки, на которых ногти светились как зеленые гнилушки. Служки медленно разворачивали белые покровы, и на черном столе вдруг обнажилась хрупкая девочка. Тонкие ножки беззащитно вытянулись на мрачном бархате. Хрупкие ручки бессильно лежали вдоль голенького тельца. Белокурая головка на вымученной шейке была безгласно откинута. Виднелся ее крохотный нос, пухлые губки, нежный подбородок. Она чуть дышала, усыпленная сон-травой. Счастливчик испуганно взирал на эту беломраморную статуэтку, не понимая, зачем ее принесли.