Крез и Клеопатра
Шрифт:
Солдат, с которым он познакомился, звал его Крезом. Амура это не удивило. Большой Папа, например, любил давать ему новые клички: Хулиган, Умница, Пан Спортсмен, Бандюга, Гроза Котов, Ваше Сиятельство… Амур никогда не ошибался, если обращались к нему: это не трудно понять по интонации! Ну, что ж! Он будет ждать Володю!
Крез так Крез…
Прапорщик Нияжмаков не зря одобрил выбор именно этого места для проживания приблудившейся овчарки. Окопчик как бы обозначал границу между отделениями мотопехоты и трубопроводчиков. Пехота несла охрану участка
Окопчик назывался в обиходе «межведомственным барьером», хотя он не мешал пехоте и трубопроводчикам жить дружно и делиться при необходимости хлебом, боезапасом или топливом. Именно сюда, так сказать, «на ничейную землю», и поместили Креза.
Ефрейтор несколько раз подходил к окопу, глядел на спящую овчарку, затягивался крепчайшей сигаретой «Дымок» и вздыхал… Потом ворчал на слоняющихся вокруг солдат с подозрительно оттопыренными карманами:
— Обкормите собаку, мужики. Он же служебный… У него режим питания!
Видно, не одного ефрейтора томили воспоминания о доме…
Крез спал почти сутки. Он встал только раз, жадно вылакал теплую воду и снова свалился в тревожном сне. Рядом с миской валялись кусочки печенья, галеты, сахар, заботливо развернутая конфета «Космос». Крез даже не взглянул на это богатство.
Наутро, к подъему, он уже сидел у палатки. В строю занял свое место около ефрейтора. Прапорщик Нияжмаков глянул искоса, крякнул, но ничего не сказал. Прапорщик решил подождать развития событий, однако ему понравилось, что пес понимает строй.
Со временем все отлично уладилось. Прапорщик не мог нарадоваться, глядя на спокойного, дисциплинированного Креза.
Амур давно отучился жить без работы, без службы. Теперь с наступлением темноты он занимал пост у въезда в гарнизон, рядом с дневальным или дежурным. Никто не мог пройти мимо незамеченным, Амур обязательно подавал сигнал хриплым лаем. Служба такая, по его мнению, пустяковая, всем понравилась. Тогда он стал по ночам обходить гарнизон через каждые полчаса, чем заслужил особое расположение прапорщика Нияжмакова. Скоро Амур почти все время проводил под стоящей у въезда беэмпе и глядел на дорогу.
О том, что Крез кого-то ждет, первым догадался Комиссаров, а потом поняли все. Ничто не могло отвлечь его, если по дороге проходила колонна. Грузовики он осматривал невнимательно, а вот бронегруппы охранения!.. Он вытягивался в струнку, напрягался и все глядел, глядел…
К Амуру уже не лезли с щенячьими развлечениями вроде бросания палки, «дай лапу!» и отнимания тряпки. Что может вызвать большее уважение солдата, чем верность!
Однажды утром напротив поста встала колонна. С дороги съехал пропыленный бронетранспортер. «Связь есть, ребята? — спросил офицер, сидящий на броне у переднего люка. — У нас что-то барахлит».
Амур вертелся на месте, скулил.
Подошедший повар, которого задевало невнимание этого непонятного пса, отвергающего самые лучшие куски, пропел:
— Кто к нам приехал,
Может быть, это не подействовало бы на Амура, если бы Мама не говорила эти же слова, узнавая Володин звонок в дверь. Амур взвизгнул и бросился вдоль колонны.
Вернулся часа через два, понуро ушел в свой окопчик… К вечеру он не вышел на пост. Заболел. Напуганный повар не жалел тушенки, но пес только пил воду, отказываясь от еды. Он быстро отощал, шерсть свалялась, глаза смотрели тускло и равнодушно. Дня через три в гарнизон буквально влетел бронетранспортер.
— Прапорщик, ваша беэмпе на ходу? — требовательно спросил выбравшийся из него офицер.
— Так точно, товарищ майор.
— На пару часов — в мое распоряжение с водителем! Нужно на одну горку забраться, моя «телега» не потянет.
— Есть! Ефрейтор Комиссаров, поступаете в распоряжение…
— Погодите! — махнул рукой майор. — Ефрейтор, водите хорошо?
— Нормально…
— Едем! Пару матрацев захватите.
Губы ефрейтора побелели: это означало, что возможны мины. Матрацы водитель обычно клал под сиденье, чтобы смягчить удар по днищу от разрыва самодельных душманских фугасов.
— Понял, — не по-уставному отозвался ефрейтор.
— Да не сникай ты так сразу, — жестко сказал майор. — Если и есть мины, то противопехотные. Твоей железке ничего не сделается. Воздух доложил, что душманы опору электропередачи взорвать хотели, да, видно, на минное поле напоролись. Видели, что там ползет кто-то — раненый, наверное. А это «язык»! Я не могу ждать саперов. Вытянем раненого на броню — и ходу домой. Давай заводи! Сидоров! Пересаживай людей!
Едва открылась дверь в десантный отсек, как туда быстро шмыгнул Амур.
— Твой кабыздох? — спросил майор.
— Так точно. А ну давай отсюда! Место, Крез! Пошел! Кому говорят?
— Ладно, пусть едет. Давай быстрее! Заводи. А то ты сейчас полдня свою шавку гонять будешь.
Амур с уважением посмотрел на майора: понимает человек, что здесь и есть его законное место.
Машина, плавно покачиваясь, долго шла куда-то. Амуру было хорошо. И пусть рядом совсем незнакомые солдаты, от них так привычно пахло молодым здоровым потом, сухой дорожной пылью, порохом и ружейной смазкой. Сидящий рядом солдат положил руку на голову Амура и, чуть шевеля пальцами, поглаживал густую шерсть на загривке. Амур закрыл глаза и замер…
Резко клюнув носом, машина встала на склоне холма, поросшего верблюжьей колючкой. На холме торчала решетчатая железная башня. Амур почувствовал приторно-кислый запах недавних разрывов и еще — крови, тухлого лежалого мяса и псины! Где-то рядом были чужие собаки! Шерсть на загривке Амура поднялась, он оскалился и зарычал…
— Придержи кабыздоха, — сказал майор. — Пойдем посмотрим…
Комиссаров взял Амура за поводок, и они пошли вверх по склону. Запахи стали резче. Что-то не нравилось Амуру, заставляло тревожно озираться, словно выискивая опасность.