Крх… крх
Шрифт:
Я налил ему новый стаканчик, и мы, не сговариваясь, вместе салютнули дороге с бездушными машинами наверху. Может, для нас они были олицетворением неких всевышних существ, беспристрастно взирающих на нас с недостижимых высот? Тех, которым можно вот так запросто задать вопрос и… не получить никакого ответа.
– Мне кажется, Макс, я теперь никогда не забуду этого момента, когда посреди ночи меня разбудил звонок… – Пете приходилось чаще сглатывать подступавший ком к горлу, и я видел, как он постоянно жмурился в тщетных усилиях сдерживать слезы. – Помню, я жутко рассердился на звонящего за то, что он прервал мой сон, и хотел было вообще не брать, но звонили настойчиво. И я ответил, резко так, одно лишь слово: «Да!» Помню секундное молчание на том конце, потом серьезный голос представился сотрудником полиции и сказал, что мне нужно срочно явиться в отделение для опознания. Я ничего не понял сначала, попытался выяснить у него, о чем речь, а внутри меня копошились уже червячки-то, Макс: думаю, я в тот момент уже знал, к чему приведет это… И веяло оттуда смертельным холодом и пустотой, но, может, это был просто открытый балкон, а, Макс? Или я знал уже, чувствовал внутри себя, к чему это все ведет? А представь, Макс, что, может быть, часть меня ликовала в тот момент, танцуя на косточках и радуясь такому исходу, устилала уже лепестками роз дорожку к Светке – ну, скажи, не мерзко ли это? Не это ли те черви, что копошились во мне? И самое страшное – я
Петя зачем-то поднес ко рту стаканчик, дыхнул в него и посмотрел, как в калейдоскоп. Интересно, что он там увидел? Другой, более счастливый вариант своей жизни? Мой «приятель» как-то горько ухмыльнулся, опустил руку и продолжил:
– А самое страшное, знаешь что, Макс? – он снова поднял палец и потряс им в воздухе. – Вот что! Спустились мы в подвал морга для опознания, этот врач в дурацких очечках приподнял простынь и обнажил ЭТО. Ты не поверишь, Макс, я тупо стоял и не вдуплял, что за хрень, на хер они мне показывают это?! Это мерзко, зачем вообще я здесь?.. И тут я увидел кольцо и родинку на костяшке большого пальца. И ты знаешь, Макс, на меня снизошло осознание случившегося: она, моя Людочка, вот, лежит тут, уже хладная, как тот кафельный пол, который мы попирали своими ногами, – как такое вообще возможно, где ее голова?! – Петя поднял стаканчик на уровень глаз. Его рука тряслась, ладонью другой руки он продемонстрировал рубящее движение поверх стаканчика. Но коньяк сделал свое дело – рука задела краешек стаканчика, и он, отскочив в сторону, кувыркаясь, полетел по полу. Петя, смотря на него, продолжал: – Там, где была голова, лицо, на котором, Макс, были те самые губы, что я целовал на протяжении двадцати лет… Их словно стерли ластиком, как будто какой-то хренов художник решил, что не-е, на фиг не нужна тут голова, и хрясь… Она лежит там вся холодная, неподвижная, и нет больше того вздернутого носа и хитрых глаз, ничего, ничего, Макс, нету. Ты знаешь, будто провели невидимой бритвой по мне от головы до самых вот этих пяток и… и… и я… раскрылся, что ли… Будто из меня стала вываливаться вся та мерзость, что копилась во мне годами и отравляла нам жизнь, и, излившись, она очистила меня, и я… я… я наконец смог заплакать, Макс, представляешь? Уже не было тех червей, копошащихся во мне, и клоунов, танцующих на костях и радующихся непонятно чему… Знаешь что? Меня… меня наполнила, Макс, ты не поверишь, любовь. Любовь к ней – такая безграничная, чистая, я такой любви не испытывал к Люде никогда, – несчастный уронил голову и не то горько вздохнул, не то сдержал вырывающийся из него вопль. – Да, я мерзавец, Макс! Но я же не знал, что есть такая… такая светлая, священная любовь, очистившая меня. Я готов все отдать, чтобы я смог донести до Людочки, как я любил ее, но я понимаю, увы, что это невозможно. И я стоял и рыдал, обняв ее ноги, прижавшись щекой к ее телу. Ты знаешь, Макс, у меня до сих пор это место, которым я прижимался к ней, как огнем горит, – Петя прижал пальцы к щеке, закрыл глаза и ушел в свои воспоминания. Спустя некоторое время он шевельнулся, потер щеку и шепотом повторил: – Огнем… горит… И тогда, лежа в постели, ну, после того, как я сбежал с похорон, я чувствовал этот огонь у себя на щеке. Ты знаешь, Макс, мне хотелось, чтобы это был настоящий огонь, чтобы он выжег у меня на щеке знак, напоминание, что ли, чтобы я каждый день вставал, смотрелся на себя в зеркало и видел, видел, – несчастный яростно застучал руками по одеялу, – это страшное напоминание о том, чего уже нельзя вернуть, – Петя закусил костяшку указательного пальца так, что остались следы зубов, затем продолжил дрожащим голосом, – о том, какой я был сволочью и как меня очистила эта… пришедшая, увы, так поздно любовь.
Одной бутылкой у нас стало меньше, и язык Пети уже заплетался. Но я почему-то чувствовал, что ему это нужно: он хочет напиться, напиться до беспамятства, а там, как он сказал, придет очищающая любовь, и тогда Петя сможет прожить еще один день, и этого ему достаточно… Всего один день за раз, а дальше… Ну зачем загадывать? Ему, как никому другому, об этом известно.
– Всю ночь я то метался по кровати, то носился по квартире, не зная, что мне теперь делать, – Петя поднял стаканчик и стал крутить им в воздухе, раскручивая оставшиеся на дне остатки коньячка, жидкость выплескивалась, капли стекали по стаканчику, по руке янтарными слезами, но несчастный, не обращая на них внимания, продолжал: – А наутро что-то потащило меня сюда, Макс. Когда я пришел, ничто тут не напоминало о страшной трагедии, произошедшей здесь. Я ходил по переходу, думая, где же конкретно она была убита. И вдруг я остановился, и знаешь, что я увидел? Это случилось на этом самом месте… Я увидел ее глаза, Макс. Они смотрели на меня, как в тот раз, эти серые глаза… Я тогда, помнится, пришел немного навеселе, да еще замечательно проведя вечер с любовницей – как мерзко сейчас все это вспоминать! Но, Макс, я же чист сейчас, веришь ты мне? Я же чист – всепрощающая очистительная любовь, Макс… Не дай бог тебе такое испытать, не дай бог, – он поднял мутные глаза на меня, но было неясно: он смотрит на меня или сквозь меня, туда, дальше, в пустоту перехода. Это длилось не больше минуты, потом он опомнился и продолжил: – Я зашел домой, уже ночь была. Я, наверное, забыл ей сказать, что задерживаюсь, и Людочка… Знаешь, она подобралась сзади, как кошка. Ты знаешь, Макс, она умела так делать – бывает, подойдет сзади да… Ну да не об этом речь. А тогда, вот она так же подошла, и как спросит: «Ну и где ты был?» Я… Я не знаю, что на меня нашло: может быть, от неожиданности, может, от резкости, а вообще, – бедняга запнулся на слове, – может, и от осознания собственной вины перед ней, ка-а-ак я развернулся! И ударил ее наотмашь, – не знаю, прошептал ли он последние слова или я скорее догадался о том, что он произносит. – «Да как ты смеешь спрашивать меня?! Я тебе что – отчитываться должен?» – закричал я тогда и попер на нее. Замахиваясь, чтобы ударить еще раз. И вдруг мои глаза натолкнулись на ее. Эти два серых зрачка трепетали словно голубки в клетке, не понимая, что произошло, боялись и бились в клетках ее глаз, и тут же глаза ее наполнились слезами: такими искренними, детскими и наивными они мне показались в тот момент, что весь мой гнев унесло. Я раскаялся в содеянном и прижал Людочку к себе, слушая, как она всхлипывает от боли и обиды. Так вот, те самые серые голубки в наполненных слезами глазах я и увидел тут, вот прям тут, где мы с тобой сидим. Скажи мне, Макс, верно я угадал место, а? Или мне это просто померещилось?
– Да, Петь, тут я ее и нашел, – грустно произнес я, одновременно глубоко потрясенный тем, как верно назвал он место.
– Так вот, Макс, увидев эти глаза, я понял, что мое место рядом с ними, подле них, вот прям тут. Мне показалось, я должен отслужить эту вахту. Ты меня спросишь, может быть: «И долго ты собрался тут сидеть?» И знаешь что, Макс, у меня нет ответа. Вот так вот, нету, тю… – Петя развел руками. – Я сначала просто сидел тут и горевал, и засыпал, но меня преследовали эти глаза. И вот в какой-то момент я решил напиться, пошел в ближайший магазин, купил бутылку, выпил ее прям тут, да и заснул. Проснулся, смотрю – никаких глаз! И я, Макс, понял, что вот оно, мое спасение, – истина в вине, Макс. И стал пить – стало так легко, Макс! Никаких тебе забот: сижу тут и бдю свою вахту, и очищаюсь, очищаюсь… Макс, у меня такое чувство, что с каждой выпитой бутылкой я становлюсь чище и приближаюсь к ней. О да, Макс, я думаю, она была чиста, как никто другой. Ты бы видел эти ее глаза – бездонные колодцы, полные самого-самого чистого, что только есть в этом мире… И где она, и где я… Ты знаешь, Макс, вот все ругают алкоголь, говорят – это зло, а мне вот думается, что это благо, это, Макс, очищение, понимаешь? Ты… Ты его выпиваешь, и тебя уже нет – тебя того, грязного, мерзкого и отвратительного, что был до этого, всего этого нет, есть ты новый, очищенный. Смотри, Макс, – Петя почти ткнул пальцем в мой глаз, и я невольно прищурился, а он прочертил дугу трясущейся рукой, указав на стену напротив нас, – я смотрю на эту стену напротив и вижу эту надпись «Будь собой!». И я говорю себе: «Да, я буду собой!» Нет, не тем мерзким, отвратительным, гадким человечишкой, каким я был всего какое-то время назад, но новым, очищенным и обновленным человеком – настоящим собой, который все это время жил где-то глубоко во мне и о существовании которого я и не подозревал.
Я взглянул на стену, и точно – там, в хитросплетении граффити, выделялась едко-зеленым контуром надпись: «Будь собой!» Вдруг на меня напало смутное чувство, будто я вот-вот поймаю какую-то мысль, идею или, на худой конец, нить, отголосок чего-то, но все потонуло во мраке. Я списал это на возбуждение, вызванное коньячком и рассказом Пети, но все равно осадочек какой-то осел во мне.
Мы уже прикончили вторую бутылку, и я слышал, что речь Пети потеряла всякий смысл и стала напоминать бормотание. В какой-то момент я понял, что он уже не говорит, а мерно похрапывает у меня на плече. Я мысленно порадовался, что мой «приятель» наконец обрел хоть и временный, но покой. В голове у меня штормило, и я не очень горел желанием проспаться прямо тут, в переходе, в таком неприглядном виде. Я стал пытаться высвободиться от Пети, как вдруг мой взгляд упал на что-то, зажатое в его руке, – это была фотография. Повинуясь какому-то порыву, я бережно вынул ее из Петиных пальцев и уставился на снимок – меня словно поразило громом: я смотрел на портрет женщины из моих кошмаров, только здесь она была молодая, лукаво подмигивала и игриво загибала ножку. Я в ужасе впихнул фотографию обратно Пете в ладонь и вскочил, вызвав тем самым грозное, недовольное ворчание со стороны своего «приятеля». Впрочем, он мгновенно вновь уснул, а я, не раскрывая зонтика, выбежал из перехода и двинулся домой. Я думал про себя, уговаривал, что, наверное, я встречал эту женщину по дороге когда-то, вот ее лицо и запечатлелось где-то в подсознании… И теперь как-то так совпало, а может, это самое подсознание и подобрало нужный образ, и в мои кошмары явилась именно она, ИМЕННО она, из всех возможных людей, которых я когда-либо видел… Как такое возможно?.. Наверное, подсознание, наверное, как-то так… Не может же быть по-другому… Как еще? С такими мыслями я, вымокший, пришел домой и залез под горячий душ. Какая-то внутренняя дрожь била меня: был ли это холод или что другое – трудно сказать, но горячая, почти обжигающая вода долго не могла согреть мое тело, а может, растревоженную душу или и то и другое.
Капли стекали по стене, рукам, телу, вычерчивая причудливые борозды. Я глядел на них и в каждой видел то себя, лежащего без сознания в переходе, то Петю и зажатую в его руке фотографию, то глаза той самой женщины – серые, привыкшие смеяться глаза, но полные боли, обиды и страха. Они смотрели на меня и прожигали, нет, оставляли огненную печать где-то в моей душе, а может, и на щеке, вот здесь, куда тянется рука, чтобы… запомнить… запомнить.
***
Несколько отрадных дней прошло в относительном спокойствии, потом снова пришли кошмары, и за ними новое убийство, о котором тревожно рассказывали ведущие всех новостных каналов. И опять я решил поехать туда, где было совершено убийство: во мне еще теплилась надежда, вроде той, что не покидает азартного игрока у стола с рулеткой, пока наконец его, разбитого в пух и прах, не выставят на улицу, и – о чудо – он находит затерявшийся в подкладке смятый комок – бесценное сокровище, купюру, дающую еще шанс, еще только один шанс, но несчастный верит, что именно его ему и не хватило в прошлый раз, и вот он вновь владеет этим шансом и, опьяненный чувством близкой победы, снова ввергает себя во власть рулетки. И вот я с тревогой иду по проулку, где день назад было совершено злодеяние. Оцепление уже сняли, и о преступлении напоминает только бурое пятно на тротуаре, изрядно потоптанное пешеходами. На меня сердито взирают серые, унылые стены домов, на которых в безумной пляске кружатся граффити… И тут вдруг мое сердце леденеет и кровь стынет в венах: сначала я не понимаю, что со мной, но это – беспощадная волна доходит до сознания, бьется, бьется тараном в мою ничего не смыслящую голову и вносит туда постижение, озарение, узнавание… «БУДЬ СОБОЙ!» И стилизованный инопланетянин рядом.
Черт возьми, эта самая фраза была в переходе, когда Петя мне тыкал в нее пальцем, почему-то я четко помню это. И что-то заставляет меня бежать туда, на еще одно место преступления…
И вот я уже там, где обнаружили другое тело, и чуть не падаю в обморок, мне не хватает воздуха, хотя дышится часто. На меня снова смотрит «Будь собой!».
Я несусь на третье место преступления, уже догадываясь, что увижу, и понимая, что за чувство подначивало меня там, в переходе: видимо, где-то на подсознательном уровне я еще тогда обнаружил эту связь. Они мне нужны… Нужны подтверждения… еще… еще.
Ну вот и позади все места, где были совершены убийства, и везде, черт возьми, везде есть граффити с надписью «Будь собой!».
Я даже не выдержал и поискал эту фразу в интернете. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что так называется популярная молодежная группа. Да… Как я отстал от жизни… Мне следовало раньше обо всем догадаться. Но, с другой стороны, даже полиция еще не смогла найти убийцу, а они профессионалы в сыскном деле, значит, тут все не так уж и очевидно.
Да, у этой музыкальной группы миллионы подписчиков в соцсетях, и неудивительно, что граффити с ее названием мелькает повсюду, но как это связано с убийствами? С этой мыслью в голове я заснул перед компьютером. А утром начнется очередной трудовой день, и на время работы мой мозг наконец отключится от занимающей меня проблемы с убийствами.
В обеденный перерыв меня дернули для того, чтобы принять курьера, который привез документы от контрагента. Я был зол, что не окончил обед, и пошел к нему в самом ужасном расположении духа.
– Ну что там? – резко бросил я, подходя к курьеру, как бы намекая: «Давай покончим со всеми делами как можно скорее».
– Вам доставочка, вот, примите, распишитесь, – не заметив моей грубости и спешки, оживленно произнес курьер. – Все правильно? Проверьте, пожалуйста.
Я отметил, что молодой человек неплохо справлялся со своей работой, мне это понравилось, ибо я всегда любил людей, профессионально подходивших к своим обязанностям, какими бы незначительными с виду они ни казались.
– Ну, парень, приехал бы попозже, а то прям с обеда сорвал, – я попытался сделаться суровым и рассерженным. Но добродушная улыбка парня, как мне показалось, сделала мои чувства наигранными, и он это понял и не стал воспринимать их всерьез.
– Да, знаете, я бы рад был попозже заглянуть к вам, но, понимаете, логистика… – он многозначительно пожал плечами и закатил глаза. – Бывает, за день все районы города объездишь. На всех клиентов и не угодишь, как говорится…
– Ну ничего, брат, работа у тебя такая, ладно – бывай! Удачи!