Крик с вершины
Шрифт:
Утром его вызвали на допрос.
— Фамилия? Имя?
Калап назвал первые пришедшие на ум — документов при нем не было.
— Карамурзанов. Оразбай.
Место жительства?
— Джезказган.
— Адрес?
— Социалистическая, двадцать два, квартира двадцать.
— Впервые у нас?
— Да.
— Что делаете в городе?
— Учиться приехал.
— Проверим.
Ничего хорошего из вранья не получилось. Калап признался во всем — кто он, откуда, зачем в городе. Про отару, про мясокомбинат, про
— Эх, парень-парень! — пожурил майор. — Зачем обмануть хотел?
Пятнадцать суток он Калапу все же навесил.
Два дня уголь на станции грузил. Товарищи разыскали, стали просить, чтобы отпустили. Ни в какую! Выручил Кула-Ат, верный конь. Куда его девать, пока Калап отсиживать будет? Кто кормить коня станет? Взяли с Калапа тридцать рублей штрафа и — с миром.
Вернулись домой…
На комсомольском собрании председатель колхоза выступал.
— Знаете, сколько мы потеряли? Все равно что новый трактор с откоса спустить. Как если бы собственными руками сожгли новую стоянку в Сары-Чет. То же самое… А про Алымова я и говорить не хочу…
— Горько, горько слышать такое. Нет вины Калапа в том, что баранов на мясокомбинате передержали, а отвечать все одно ему. Не натвори он такого в ресторане — другой разговор был бы.
А как Кызылгачы? Что о ней теперь думать…
Вскоре — праздник. Большой праздник. Старый сельский клуб забит до отказа. Дохни народ разом — стены развалятся. На сцене, как положено, президиум. Доклад. После него награждение передовиков — премии, ценные подарки, грамоты… Председатель с парторгом с двух сторон вручали, едва за час управились.
Вот парторг выкликает:
— Быйанкин Дьорго! Передовой чабан. Перевыполнил все свои личные планы. Двадцать восьмой год чабаном. Отец десяти детей. Ему грамота из области! — Он поднимает над головой грамоту в красной обложке с золотыми буквами. — Здесь Дьорго? Я спрашиваю, здесь он?
— У него овцы пропали. Не смог прийти. Не приде-от.
— А дочь его здесь? Эй, Сакылта, ты где?
— Только что тут была.
— Вон, за печкой она.
— Иди сюда, Сакылта! — голос у парторга вот-вот сорвется. — Получай за отца.
— Иди, чего ты? — слышится громкий шепот. — Быстрей!
К сцене робко двинулась девушка. Девчушка! Совсем смутилась. Лицо пылает. Она его ладошками прикрыла. Наверно, и в клуб-то зашла в первый раз. Коричневое пальто за печкой известкой замарала.
— Смелей, смелей, Сакылта! — надрывается парторг. — Ты тоже бока не отлеживала, вместе с отцом трудилась. За овцами-то, поди, быстрей бегаешь? Вот, держи грамоту. И ценный подарок от колхоза. Отцу передашь. Скажи, что все мы желаем ему здоровья. Может, речь какую скажешь?
Девчушка только головой помотала. Возвращаться от сцены еще труднее — столько глаз смотрят! Словно в воду бросилась — шмыгнули за печку.
— Егилбесов Акчабай! — выкрикнул парторг.
— Иркитов
Опять парторг:
— Быйанкина Дьиламаш. Грамота из района. Сакылта! Не убежала еще? Иди за мать тоже получи.
Сильней прежнего смутилась девчушка. Ну, просто косуля загнанная. Известку с пальто так и не счистила.
Калап грамоту за отца получил. Вышел, взял, сел. Самому Калапу ничего не досталось — город не забылся.
— Быйанкина Дьиламаш! — по второму разу объявил председатель.
Сакылта, уже поспокойнее, шагает к сцене. И держится попрямее.
— Быйанкиной Дьиламаш, как человеку, у которого много невест-дочерей в домё, вручаем ковер!
В зале в ладоши хлопают. Сакылта и эту премию взяла.
Почти в самом конце и ее назвали:
— Быйанкина Сакылта! Молодая помощница с ударным трудом. Молодая комсомолка. Не глядите, что, такая маленькая. Она, может, больше других мужчин сделала.
Сакылта не заставила себя ждать.
— Носи, доченька! — председатель надел ей на шею часы-медальон на длинной цепочке. — Дойди до самых больших высот. Заслужи более высокие награды. Пусть впереди ждут тебя, доченька, ордена и медали!
Круглое, загорелое до черноты личико девушки открыто, спокойно. В черных глазах — радость. В имени ее — Ожидание, Надежда. В твердых маленьких ладошках — жизнь.
Затем был концерт, но Калап даже не глянул в сторону сцены. Шею извертел — на Сакылту смотрел. Почему раньше не видел? В груди — теплая боль. Не выдержал, вышел из клуба. И в темноте перед ним ее лицо. В окнах домов — ее глаза. Луна взошла — ее улыбка…
Отгремела музыка в клубе. Разошлись старики. Снова зазвучал магнитофон. Калапа потянуло туда. На лестнице — Сакылта.
— Кого ждешь, милая? — сам удивляясь собственной смелости, спросил Калап. Ему казалось, что он знаком с этой девушкой давным-давно.
— Не знаю, как до дома добраться, — бойко ответила она. — Кто бы помог донести…
С этого и началось. Больше года Калап только этим и жил: день пасет, вечером овец в кошару загонит, заседлает Каурого и галопом в верховья Кушкулу, на стоянку Быйанкиных — за пятнадцать верст! К рассвету — обратно. Летом отара отца Сакылты еще дальше паслась. Все равно ездил. Кула-Ат до того к осени отощал, еле ноги волочил. Да и Калап дошел.
— Как бы тебя вместе с конем за хвост поднимать не пришлось, — ругается мать. — Чем маяться так, не лучше ли будет сосватать девушку?
Сказать Сакылте: «Давай один очаг разожжем» — язык не поворачивается. О чем только не переговорят, не замечают, как время летит, а о любви сказать духа не хватает. Вдруг откажет? Что тогда? Хоть вешайся. Никого, кроме нее, Калапу не нужно. А тут еще парень один — учился вместе с Сакылтой. Тоже чабан. Каждый вечер тут как тут. Кто из них двоих у нее в сердце? Кому она скажет «да».